Вариант «И»

– Я всегда старался понять мотивы своих решений. Командир, если он настоящий командир, всегда должен отдавать себе отчет в них – чтобы по возможности исключать личное. Вот например: я понимаю, что в моем приходе в лагерь Александра сыграло роль то, что он, как-никак, служил в армии, причем – в нашей армии, в той самой, в которой всю жизнь и я служу. А тот, другой претендент солдатской каши не хлебал – и, значит, мне его понять труднее и ему меня – точно так же… Хотя – не знаю, зачем, собственно, я вам это объясняю. Просто созрела, видимо, потребность выговориться. А у себя в войсках не очень-то пооткровенничаешь: там все должны быть всегда уверены в твоей твердости, в ясности твоего ума и обоснованности решений. Всякий командир обязан быть вождем – начиная с командира отделения и до Верховного. Или, может быть, вы мне чем-то так понравились?

Произнося последние слова, он перевел взгляд на молча сидевшую Наталью и улыбнулся:

– Просто мы с вами как-то так… по-семейному сидим, за чайком-кофейком, без суеты, и вы меня ни уколоть, ни подцепить не стараетесь, а ведь для большинства журналистов такой вот разговор – только повод себя самого показать. А у вас как-то не так – не профессионально, я бы сказал, получается.

Он вдруг выстрелил в меня взглядом – неожиданно, навскидку:

– Теперь у меня к вам вопрос. Оружием владеете?

У меня на мгновение мелькнула идиотская мысль: сейчас он предложит мне поединок, победившему достанется Наталья. На пистолетах, или, может быть, на саблях, которых тут не было; или на мясорубках, может быть… Фу, маразм.

– Стрелять приходилось, – ответил я осторожно. Наташа быстро глянула на меня и потупилась; наверное, ей тоже почудилось, что она тут как-то замешана.

– По мишеням, я полагаю? На меткость?

В жизни мне приходилось стрелять не по одним только мишеням; но об этом распространяться вряд ли следовало. Но и изворачиваться не хотелось.

– Приходилось.

– Скажем, из пистолета? Серьезного, не дамского.

– Бывало. ПМ вас устраивает?

Он только усмехнулся.

– Обойму – прицельно, на поражение – выпускаете за сколько?

Я почувствовал, что начинаю злиться. Злым я себе не нравлюсь; да репортеру и не пристало, он – всего лишь проводник и накопитель информации, а не аналитик. Но все же – что это вдруг ему вздумалось?

– Полторы секунды. Сейчас.

– Раньше, значит, бывало и быстрее?

– Чего не бывает в молодости.

– Верно. Что же: норма профессионала.

– В наше время журналистика, репортаж – занятие небезопасное.

– Ну да, конечно, журнали-истика…

Он протянул последнее слово, глядя куда-то в сторону, отвлеченно, словно думал в эти секунды уже о чем-то другом. Потом посмотрел на меня, чуть наклонив голову набок, шевельнул губами – словно бы медля принять некое решение. Нет, не похоже было, что он хотел как-то поставить меня в неловкое положение; да и зачем? Мог ведь и вообще со мной не разговаривать, послать по телефону ко всем чертям.

Генерал тем временем, похоже, пришел к определенному выводу.

– Так вот, мы о причинах говорили. Но вы как-то сразу перешли к Претенденту. К Александру. А ведь по логике надо было иначе: сперва всегда возникает идея, а потом уже начинаешь думать о методике ее реализации. Вы же не очень интересовались тем, как я пришел прежде всего к самой идее восстановления монархии в России. Или это кажется вам совершенно естественным: многие, мол, пришли, вот и Филин в том числе. Так?

– Разве это не одно и то же?

– Ну, ну… Так нельзя, я ведь не поверю, что вы такой простодушный, а как только я перестану верить, то и пропадут все ваши труды впустую, весь нынешний вечер.

А он хитрее оказался, чем я предполагал. Он уже совсем близок был к тому, чтобы запустить руку в меня поглубже и вывернуть наизнанку; этого нельзя было допустить. И я почувствовал, что внутренне собираюсь в комок, готовясь к серьезной схватке.

Схватки, однако, не получилось – потому что вмешалась третья сторона. Наталья совершенно неожиданно для нас обоих улыбнулась и безмятежным тоном произнесла:

– Сергей Игнатьевич, вам ведь очень хочется это сказать, и вы так усердно готовите почву для этого… А вы просто возьмите да скажите; понимаете ведь, что разговор идет не под стенограмму, и читателю будет сообщено только то, на что будет дана ваша санкция. А то смешно смотреть, как два неглупых человека петляют друг вокруг друга, финт за финтом…

Филин рассмеялся – неожиданно громко, весело, искренне.

– Воистину – что бы мы делали без женщин!

И сразу посерьезнел.

– Вы, конечно, правы, мадам. Есть желание сказать – но, как говорили когда-то – и хочется, и колется, и мама не велит… Дело все в том, что до половины я в вас разобрался: что вы не очень репортер, или не только репортер – мне ясно, а вот кто на самом деле – остается пока не установленным. Я и не спрашиваю, потому что вы не скажете, это мне ясно. Но человек вы серьезный…

Он неожиданно поднялся. Подошел к письменному столу. Нагнулся. Из нижнего выдвижного ящика, поколдовав немного с замком, вынул кожаную папку. С ней вернулся к нам. Не раскрывая, положил на столик, раздвинув чашки.