Вариант дракона

Он сказал мне, что руководство администрации президента (кто именно, Лужков не назвал) выходило на него с просьбой: «Уговорите Скуратова, чтобы он ушел. Мы готовы поддержать кандидатуру, которую он назовет. Только пусть уходит!»

— Это меня устраивает, — сказал я.

— Кого вы видите на своем месте? — спросил Лужков.

— Геннадия Семеновича Пономарева.

Этого человека Лужков знал хорошо — Пономарев в свое время был прокурором Москвы. Собственно, об этом я уже говорил. Отношения у него с Лужковым были непростыми, особенно в период притирки, а потом они работали душа в душу… До тех пор, пока президент совершенного необоснованно не снял его с должности. Вместе с Пономаревым тогда был уволен и начальник московской милиции.

— Хорошая кандидатура, — одобрил Лужков.

— Но есть одно «но», Юрий Михайлович…

— Какое?

— Нас обманут.

— Не обманут, не может этого быть!

— Вот увидите.

Лужков с сомнением покачал головой.

— Но есть же схемы проверки действий…

— Ни одна схема не сработает. Я выйду на трибуну и попрошу сенаторов: «Прошу отпустить меня, я не буду работать, несмотря на то, как сложится голосование…» Меня отпустят, а кремлевская администрация Пономарева на утверждение не представит. Представит другого, своего человека.

— Не может этого быть! В Совете же Федерации сидят серьезные люди… С ними шутить нельзя.

— Вот увидите, Юрий Михайлович… Обманут!

На том мы с Лужковым и расстались.

Через день я встретился с Собяниным и сказал ему:

— Я готов к уходу!

Пока мы говорили с Собяниным, позвонил Строев.

— У вас находится Скуратов, попросите, пусть зайдет ко мне.

Я зашел. Мы со Строевым обнялись, сели в кресла.

— Ну что? — спросил он.

— Я готов уйти. Но при условии, если мое место займет достойный преемник.

Имя Пономарева я не стал называть — понимал, что у Строева могут быть свои кандидаты на эту должность.

Активную роль в том, чтобы я ушел спокойно, без войн, без нервотрепки (хотя все было, и войны, и нервотрепка) играл Юрий Владимирович Петров бывший глава кремлевской администрации, с которым я был знаком еще по Кубе. Петров был близок к Степашину. И Степашин и Путин считали, что я должен уйти, и действовали соответственно. Путин к этой поре уже стал секретарем Совбеза, а Бордюжа был снят и с этого поста, и поста руководителя президентской администрации. Петров организовал встречу в Совете безопасности.

Во встрече приняли участие четверо: Степашин, Путин, Петров и я. Трое собравшихся склоняли меня к тому, чтобы я спокойно ушел из Генпрокуратуры.

— Если в Совет Федерации будет внесена кандидатура Пономарева, я уйду спокойно, — сказал я.

В этот раз я фамилию Пономарева назвал. И Степашин и Путин со мной согласились: против Пономарева они не имели ничего и готовы были сотрудничать с Геннадием Семеновичем.

Мне же важно было, чтобы не пострадала сама система прокуратуры, чтобы шли расследования, чтобы громкие дела, которыми начала заниматься Генпрокуратура, не были положены под сукно.

Я тем временем начал готовить свое выступление на Совете Федерации. Причем готовил я два варианта, а точнее, две концовки выступления. Одна мягкая для существующей власти, где я объявлял о своем уходе в отставку и просил Совет Федерации поддержать мою просьбу, вторая — жесткая, лишенная всяких компромиссов: я отказывался от отставки.

Вторая концовка была заготовлена на тот случай, если Борис Николаевич не представит на утверждение Пономарева. Утром 21 апреля ко мне в Архангельское заехал Петров:

— Ну, что, Юрий Ильич? Как себя чувствуете?

— Чувствую себя нормально. Только вот вчера вечером в Совете Федерации, вопреки нашим договоренностям, не появилось письмо президента о внесении на голосование кандидатуры Пономарева. Это, Юрий Владимирович, извините, настораживает.

— Может, оно появится сегодня утром?

— Может…

А получилось вот что. На кандидатуру Пономарева был согласен даже Чубайс, но воспротивилась группа Березовского, и прежде всего сам БАБ: это что же такое получается? Из огня да в полымя, да? Одного неуступчивого «принципиала» мы меняем на другого такого же? Не-ет.

В результате наша договоренность была сломана. Положение, в котором оказался я — да и не только я, — было непростым, если не сказать — тяжелым, еще вчера я заявил Строеву и Собянину — готов уйти, а сегодня, если не появится письмо президента о выдвижении Пономарева, я вынужден буду развернуться на сто восемьдесят градусов.

Как все это воспримут люди? Как мой каприз? Этакую прокурорскую несносность? О всех своих переговорах я не мог, к сожалению, сказать ни слова.

Когда я прибыл в Совет Федерации, ко мне подошел Строев:

— С минуты на минуту должен подъехать Примаков. Пойдемте встретим его.

На лифте мы спустились в холл. Евгений Максимович, к сожалению, еле двигался, так допек его ревматизм, чувствовалось, что всякое движение доставляет ему боль, — даже по глазам было видно, как трудно ему. И тем не менее мы с ним обнялись, расцеловались.