— Александр Михайлович, тачку можно взять наверху, в подсобке с инструментами. Я пока совсем не устал, так что, с вашего позволения, продолжу работу…
Он покатил тачку по мосткам в сторону транспортера, обойдя Горадзе, как телеграфный столб.
— Ну же, хватит, Илия! — Горадзе, подхватив тачку, затопал следом. — Нэ обижайся, дружище, э?
Когда я поднялся к подсобке, Зои на краю участка уже не было.
…Еще с утра казалось, что этот день будет всего лишь еще одним обычным днем. Позавтракали, потом я отправился в промышленный корпус, где Анте долго, подробно и с видимым удовольствием демонстрировал мне машины и установки. В это время Вейхштейн вместе с Радченко "изучали окрестности". Зою я не видел — похоже, сидела в конторе с бумагами. Потом обед, после которого я снова взялся за рукоятки тачки — как это может быть ни странно, простой физический труд доставлял мне сейчас изрядное удовольствие: я буквально чувствовал, как мышцы вновь наливаются силой. А самое главное — порой нужно сменить вид деятельности, чтобы мысли пришли порядок. И сейчас был как раз тот случай: катая тачку к транспортеру и обратно (туда с породой, обратно — порожнюю), я пытался привести в систему все, что успел узнать о прииске.
А вот вечером произошло то, из-за чего самый обычный день вдруг превратился в день необыкновенный.
Горадзе уже скомандовал конец работе, как вдруг на краю участка возник запыхавшийся Раковский.
— Что случилось, Яша? — забеспокоился Попов — сегодня, согласно графику, работал и он.
Раковский, тяжело дыша, указал пальцем в сторону конторы, и что-то пробормотал.
— Не понял…, — Горадзе нахмурился. — Ты чего такой взъерошенный?
В самом деле — Роковский, обычно безукоризненно одетый, в этот момент выглядел так, словно облачался впотьмах.
— Я говорю, рация заработала! Починил я ее, понимаешь! — на одном дыхании выпалил Яков Михайлович.
Нас словно подхватила какая-то могучая сила, и мгновенно вынесла на поверхность.
— Что? — "дядя Лаврик" затряс Раковского за плечи. — Ах ты, чертяка!
— Я лампу-то в гнездо посадил — ну, думаю, все. Была не была! Аж зажмурился с перепугу-то! А она как захрипит! А потом ррраз — и заговорила! — сбивчиво рассказывал энергетик.
— Молодчага! — прыгал вокруг Попов, который радовался, пожалуй, даже больше самого Раковского. — Я же говорил, я же говорил, что Яков Михайлович все сделает в лучшем виде! У него же руки золотые! Ах, какие у него руки!
Десять минут спустя радиорубка была битком забита народом — сюда сбежались все, кроме дозорных. Да и они, наверное, отсутствовали только по причине того, что о радостном известии не знали, иначе бы сразу же примчались сюда, невзирая на разного рода кары, которые мог обрушить на них Радченко.
Радиостанция жизнеутверждающе подмигивала зеленым глазком и попискивала. Панели кожуха были сняты, и в ее загадочных внутренностях алым светились лампы, ровно гудел трансформатор.
Яков Михайлович уселся напротив радиостанции, и с видом фокусника, извлекающего кролика из шляпы, начал щелкать тумблерами и крутить ручки.
Все затаили дыхание.
Примерно с полминуты из динамика слышалось только заунывное гудение или шелест несущей частоты. А потом вдруг динамик громко щелкнул, и в радиорубку звонким горохом посыпалась стремительная дробь морзянки.
— Передача из Луанды, — пробормотал Раковский. — Треплются почем зря… Конечно, им-то там станции никто не ломал!
Впрочем, сейчас мы даже были готовы простить болтливых португальцев. Ведь и нашему восторгу не было предела — наверное, так же радовались ученые, которым тезка нашего врача, изобретатель радио, продемонстрировал более полувека назад свой радиопередатчик.
Хотя, конечно, если бы радио могло доносить новости — или даже музыку — я лично радовался бы гораздо больше. Но все же радость переполняла меня: радио было той едва ли не единственной ниточкой, которая связывала нас со внешним миром. И пусть нам отсюда не докричаться до далекой Родины, изнемогающей в чудовищной войне, но когда сюда прибудет еще одна экспедиция, мы будем готовы откликнуться на ее зов…
— А вы ящики хорошо спрятали?
За последние несколько часов с этим вопросом ко мне не обратился только ленивый. Сейчас этим "неленивым" был мой тезка Саша Валяшко, один из охранников лагеря. Отвечать на один и тот же вопрос мне, понятное дело, уже порядком утомило, но… Но к Вейхштейну бойцы с вопросами по понятным причинам не обращались, так что мне приходилось отдуваться за двоих.
— Спрятали, как могли, — пожал я плечами. — Некогда нам особо было место выбирать…
— Оно понятно, — кивнул Саша. И вдруг добавил: — Надоели уже, да?
— То есть?
— Ну, мы — расспросами своими.
— Не то чтобы надоели, но…