Варяги и Русь

Во-вторых, предания, с которыми соприкоснулись в XVI–XIX вв. многие западноевропейцы, — это голос самой истории, которые слышали они от самих южнобалтийских славян или их ближайших потомков (немаловажным в данном случае является тот факт, что, как отмечал современник Мармье Ю. И. Венелин, «все линии нынешнего мекленбургского герцогского дома происходят прямо по мужской линии от ободритских королей»[170]). Поэтому, совершено справедливы слова А. Г. Кузьмина, что Герберштейн отразил «вполне еще живую традицию»[171] (вполне возможно, намек на ту же традицию содержится в словах немецкого хрониста XII в. Гельмольда. Повествуя о Старгарде-Ольденбурге, расположенном в землях вагров, он сообщил, что, во-первых, «этот город, или провинция, был некогда населен храбрейшими мужами», находившимися во главе всей славянской Южной Балтики, во-вторых, «говорят, в нем иногда бывали такие князья, которые простирали свое господство на [земли] бодричей, хижан и тех, которые живут еще дальше»[172], т. е. на востоке). И эта живая история еще долго не пресекалась: славянский язык звучал на нижней Эльбе до начала XVIII в., а на левом берегу ее среднего течения он сохранялся до конца этого столетия[173]. Под напором ассимиляционных процессов народная память, по сравнению с языком, значительно прочнее и дольше удерживает свои позиции, поэтому она удержала, даже в лице уже онемеченного населения Мекленбурга, важный факт из истории его славянских предков, факт, отстоящий от них ровно на целое тысячелетие (стоит подчеркнуть словами Л. П. Грот, что «„устный канон“ обладает способностью хранить информацию с самых древнейших времен в отличие от письменной традиции, которая более подвержена влиянию различных течений и идейных экспериментов…»[174]).

В 1876 г. И. И. Первольф засвидетельствовал, что у потомков люнебургских славян (нижняя Эльба), представлявших собой осколок мощнейшего ободритского союза и в начале XVIII в. перешедших на немецкий язык, сохранились многие славянские обычаи и нравы. Причем историк отметил, что даже до сих пор «они гордо называют себя „вендами“ и не охотно смешиваются с окрестными „немцами“». Здесь же он пояснил, что быт люнебургских славян на рубеже XVII–XVIIІ вв. описывал, «исходя из уцелевших памятников их языка»[175]. Южнобалтийские предания, разумеется, возникли не на пустом месте и отражают собою реальные события, память о которых была распространена на весьма значительной территории и не стерлась в веках. Примечательно, что они бытовали на бывших землях вагров и ободритов-реригов, тесно связанных между собой: вагры с VIII в. входили в состав племенного союза последних[176]. И предание о призвании на Русь Рюрика с братьями — это отголосок их общей истории. В целом, как подытоживает А. Г. Кузьмин, на южном побережье Балтийского моря «вплоть до XVIII в… не сомневались в южнобалтийском происхождении варягов и рода Рюрика. При этом, однако, не было уверенности в его племенной принадлежности»[177].

Приведенный материал со всей очевидностью показывает, что южнобалтийская теория происхождения варягов и варяжской руси опирается на древнюю традицию, которая красной нитью проходит через многие восточнославянские памятники Х-XIII веков. Она явственно звучит в эпоху Киевской Руси на страницах ПВЛ, слабо, но все же прослеживается в источниках периода раздробленности Руси, что хорошо видно на примере новгородского летописания первой половины XIII века. Во время создания и существования централизованного Российского государства южнобалтийская традиция особенно ярко отразилась в большем числе русских и малороссийских источников. В Западной Европе параллельно и совершенно независимо от этой традиции на протяжении многих столетий также существовала практика выводить варягов с территории Южной Балтики и относить их к славянам.

Причем обращает на себя внимание то обстоятельство, что она была зафиксирована представителями разных западноевропейских общностей и в первую очередь представителями германского мира — немцами и датчанином (скандинавом), которых уж никак не обвинишь, чтобы отвлечь читателя от очевидного, в ложно понятом патриотизме (старт такому пустому разговору в отношении русских историков-антинорманистов положил А. Л. Шлецер. И его сейчас особенно инициируют, тем самым демонстрируя, впрочем того не замечая, несостоятельность норманизма, археологи Л. С. Клейн и В. Я. Петрухин, «ультранорманизм» которых намного превосходит «ультранорманизм» германца Шлецера, утверждавшего, посредством приписки русской истории к истории Швеции, величие германского духа). Других традиций, связывающих варягов с другими этносами и с другими территориями, в историографии нет.