Варяги и Русь

Тот же адрес дает «Повесть о происхождении славян и начале Российского государства» (или «Повесть о древнейшей истории Руси», заменившая собою потерявшее актуальность «Сказание о князьях владимирских»), написанная в середине XVII в. и отразившаяся во многих летописных сводах. Ее авторы направляют новгородских послов «в Прусскую землю», «в Прусскую и в Варяжскую землю», «в Прускую Варяжскую землю»[111] (названная повесть была создана в процессе работы в Москве над Сводом 1650 года. По мнению А. Л. Гольдберга, этот Свод возник в среде «московских боголюбцев», а сама повесть представляла собой новое воплощение «идеи, связывавшей русскую государственность с мировыми державами прошлого», где «мысль о высоком происхождении русских правителей» была отодвинута на «задний план», уступив место «утверждению протяженности отечественной истории и расширению ее границ за счет славянского мифотворчества». Ученый, обращая внимание на то, что в повести чаще всего упоминаются названия, связанные с Новгородом, резюмировал: «Если еще учесть, что повесть сводит историю Древней Руси к событиям, происходившим в Новгородской земле, то можно говорить о близости создателя повести к новгородской культурной среде». С точки зрения В. И. Вышегородцева, рассматриваемый свод, созданный в среде «московских боголюбцев» на основе прежде всего новгородского материала в период между 1646 и 1648 гг., в 1649–1650 гг. был дополнен специально написанной «при участии Е. Славинецкого, А. Грека и других украинских и русских справщиков под руководством С. Вонифатьева и митрополита Никона» повестью. Как подчеркивал исследователь, в обоих памятниках нашли отражение идеи исторической общности славянства, русской государственности и ведущей роли России в борьбе за воссоединение восточнославянских земель)[112].

Именно о южнобалтийских и именно о славянских истоках руси утверждают памятники, возникшие в середине и в третьей четверти XVII в. в Малороссии. Так, Бело-Церковский универсал Богдана Хмельницкого (28 мая 1648 г.) констатирует, что руссы «из Русии, от помория Балтийскаго альбо Немецкаго…»[113]. Далее он говорит о неком князе, под предводительством которого древние руссы взяли Рим и четырнадцать лет им обладали. Канцелярист Войска Запорожского С. В. Величко в 1720 г. в своем «Сказании о войне козацкой з поляками» передал слова «Универсала» о родине руссов в несколько иной редакции: «…руссов з Ругии от помория Балтицкого албо Немецкого…». Назвал он и имя предводителя руссов — «Одонацера»[114], т. е. Одоакра, в 476 г. свергшего последнего императора Западноримской империи и в течение тринадцати лет владевшего Северной Италией. После четырехлетней борьбы (489–493) он был убит вождем остготов Теодорихом. Историк VI в. Иордан причисляет Одоакра к ругам-русам («genere Rogus»[115]), а в позднем средневековье он герой именно западнославянских исторических сказаний, где именуется «славянским» князем, но чаще всего «русским» (польский историк XV в. Я. Длугош называл Одоакра «русином»[116]) или «ругским» князем, герулом с острова Рюген[117] (Южная Балтика), известного по источникам еще как Русия (Russia), Ругия (Rugia), Рутения (Ruthenia), Руйяна (Rojna). Именно два первых названия, надо заметить, зафиксированы в «Универсале» и труде Величко (М. Б. Свердлов утверждает, что Длугош «отождествил по созвучию» ругов с руссами, «поэтому он написал об Одоакре, который во второй половине V в. победил ругов, как о русском»[118]. Но странно, конечно, именовать победителя именем тех, кого он победил).

Память об Одоакре, следовательно, память о его русской, южнобалтийской родине, сохранялась не только в южнорусских землях, но и в пределах Северо-Западной Руси. Косвенным тому подтверждением является «Повесть о взятии Царьграда фрягами», читаемая в НПЛ под 1204 г., и где в числе руководителей Четвертого крестового похода назван Бонифаций, маркиз Монферратский: «Маркос от Рима, в граде Бьрне, идеже жил поганыы злый Дедрик». О Теодорихе (Тедрике), резиденция которого находилась в Вероне, именовавшейся у германских народов Берном, в Новгороде, самим своим началом обязанным варяжской руси, помнили по прошествию более семи столетий после гибели «русского» Одоакра. Причем помнили, указывает А. Г. Кузьмин, «как о заклятом враге Руси». И новгородскому читателю XIII в. его имя было известно настолько, что им можно было пояснять, подмечает историк и такую еще немаловажную деталь, как географические ориентиры (Берн). При этом Кузьмин «выражает уверенность, что новгородский летописец указанного времени „помнил“ о событиях V в. явно опираясь на устную традицию, может быть уже записанную к этому времени… и она оказывается достоверней весьма разноречивых записей об этнической принадлежности Одоакра»[119].