Варяги и Русь

Появление «августианской» легенды было продиктовано притязаниями России на равное место среди европейских держав (как и на связь русской истории с мировой). Но равность им вытекала из равности исторического начала, поэтому родословная московских великих князей была возведена, что тогда было в порядке вещей, к Августу «кесарю» (первый римский император Гай Октавиан Август Цезарь правил в 27 г. до н. э. — 11 г. н. э.), наиболее почитаемому европейскими монархами из всех правителей древности. Почитаемому потому, объясняют наши книжники, что «при нем бысть… Рожество Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа», в связи с чем и династия Рюриковичей «не худа же рода бяху и не незнаема, но паче преименита и славна римскаго кесаря кесаря Августа…»[95]. К тому же в лице Августа Октавиана, отмечал И. Н. Жданов, «сходилось все величие былого, от него же разошлась власть и сила по отдельным странам; ставленники Августа сели и в Египте, и в Сирии, и на берегах Истра, и там, где обитают угры, и на побережье Вислы». Как подчеркивает С. В. Перевезенцев, «удревление генеалогии московских государей на максимально возможный срок позволяло рассматривать историю самой России как часть общемировой истории, в которой Россия занимает самое достойное место»[96]. Естественно было ожидать, что наши мыслители, установив «родство» Рюрика с римским императором, связали бы его, как это проделали, например, молдаване и литовцы с родоначальниками своих династий, непосредственно с самим Римом. Но они, отступив от принятых тогда канонов, вывели Рюрика не из Рима, не из Италии, а с Южной Балтики, которая во времена могущества «вечного города» находилась далеко на периферии мировой истории и ничем в ней не отметилась.

Назвать же летописцев в качестве родины Рюрика именно Южную Балтику, игнорируя тем самым наиболее престижные, по понятиям той эпохи, территории для корней правящих домов, могла заставить только традиция, освященная временем и имеющая широкое распространение. С. А. Гедеонов видел в «августианской» легенде общенародное предание о южнобалтийском происхождении варяжской династии, говоря при этом, что «не от сказки об Августе и Прусе родилось предание о поморской отчизне варяжских князей, а наоборот». Р. П. Дмитриева допускала мысль, что при ее создании могли быть использованы «какие-то устные легенды». А. Г. Кузьмин связывал истоки «августианской» легенды с Южной Балтикой, указывая, что в ее пределах «очень рано существовали предания, увязывавшие основание разных городов Юлием Августом», например, знаменитого Волина в устье Одера. Затем он уточнил, что легенда эта зародилась в Понеменье, где, согласно источникам, существовала «Черная (т. е. Чермная — красная) Русь». В представлении о выходе Рюрика с южного берега Балтики, резюмирует в целом историк, «можно увидеть отражение еще живой традиции»[97]. Обращает на себя внимание тот факт, что «Сказание», давая информацию о родине варягов, персонифицированных Рюриком, ни словом не обмолвилось о его этносе. А это молчание весьма красноречиво, и оно показывает, что в те годы никто не сомневался в славянском происхождении и Рюрика и варягов. Тема их языковой и этнической принадлежности будет прямо затронута в восточнославянских источниках лишь двести лет спустя — во второй половине XVII века.

По мнению А. Л. Гольдберга, несмотря на сюжетное сходство эпизода приглашения Рюрика в варяжской и «августианской» легендах, в последнюю «был вложен иной смысл: старое предание, связывавшее род Рюриковичей с некогда могущественными, но давно сошедшими со сцены варягами, было заменено новой легендой, удачно вводившей Русь в круг мировых держав». Такой взгляд, резко противопоставляющий эти два памятника, проистекает лишь из допуска, что варяги были норманнами. Как полагал М. А. Алпатов, в «августианской» легенде преднамеренно была произведена смена этноса первых русских князей, в результате чего они из шведов были превращены в пруссов или же в римлян[98]. Но вывод Рюрика «от рода римска царя Августа» никак не был связан с этнической атрибуцией варягов.