Варяги

— Не приходило время еще.

— А теперь пришло?

Старик задумался.

— Не знаю, что и сказать тебе, как ответить на этот вопрос… Чувствую, что оно не пришло это время, но тут же чувствую, как какие–то мрачные предчувствия так вот и одолевают меня… Откуда это? Почему? Не знаю сам, но чувствую…

— Что же ты чувствуешь, Лука?

— Многое, ох, многое, дитя.

— Тобой недоволен куропалат…

— Нет, этого нет!… А вот чувствую я, что жить мне недолго, ох, недолго остается.

Ирина вскочила и с трепетным страхом смотрела на старика.

— Дед, дед! Что ты говоришь! Опомнись! — лепетала она.

— Что, дитя, чего ты так испугалась?…

— Ты сказал про смерть и так сказал, что и я поверила… Ты сказал это совсем по особенному, в твоих словах была страшная уверенность…

— Что делать?… Этот конец неизбежен для всех живущих…

— А как же я?…

— За тебя–то мне и страшно!… Да, за тебя… Ты — последнее звено, приковывающее меня к жизни…

Самое последнее… Ради тебя только и живу я… Что я такое? Одинокий, жалкий, затерявшийся среди чужих старик… Все равно как дерево, вырванное с корнем налетевшим вихрем и перенесенное на чужую почву…

Вот я… Привился, прозябаю, зачем? К чему?… Только вот ты, ты — мой побег молодой, молодая лоза, вот и жалко мне тебя…

— Лука, дед, старый дед, ты не умирай, ты послушайся меня, не умирай, — с громким воплем кинулась к нему на грудь Ирина.

— Да я и не думаю умирать.

— А сам сказал…

— Сказал только, что тоска меня смертная гложет, может быть, я еще и ошибаюсь… Может быть, все это пустяки из пустяков — так, плохо спалось, а вот, все–таки хочу я тебе рассказать про прошлое. Узнай на всякий случай…

— Лучше не говори, Лука.

— Отчего же, дитя?

— Ты так напугал меня…

Вот, я и не хочу слушать…

— Полно, успокойся, ну, не плачь же, прошу тебя, не плачь.

— Я не буду слушать, ты собираешься умирать, вот и хочешь мне рассказывать про свою прошлую жизнь…

— Ты должна слушать…

Если что случится, ты должна знать, кто ты… Будешь?

Ирина потупилась.

— Будешь слушать? — настойчиво повторил Лука.

— Говори, буду! — прошептала девушка, отирая рукавом слезы.

2. ТЕНЬ ПРОШЛОГО

— Слушай же, дитя, слушай и на всю жизнь запомни мои слова, — начал Лука, поудобнее усаживаясь на своем камне. — Ты живешь на свете уже шестнадцатую весну и помнишь себя всегда вот здесь, в этом тихом уголке дворцового парка; но, может быть, смутно, ты припомнишь, что не вся твоя жизнь протекала здесь…

Не так ли, Ирина?

— Да, да, дед Лука, как во сне иногда, особенно, когда задумываюсь, припоминаются мне высокие обросшие с вершин до скатов лесом горы, широкая река, то тихая и покойная, как вот этот наш залив, то бурная и ревущая. Потом помню я и людей, но совсем не таких, каких я видела здесь. Они были высоки ростом, широки в плечах. У них были голубые глаза, как у меня, и белые волосы, как у тебя… Впрочем, таких вот людей я видела и здесь–среди варваров… Скажи же, дед, что это такое в самом деле, сон или действительность? Я думаю, что это — сон…

— Нет, память не изменяет тебе, это — не сон, не создание девичьей мечты…

— Но что же?

— То, что действительно было… Ты не здесь родилась, Ирина. Твоя родина — не шумная Византия. Первый раз свет солнца увидела ты не под сенью деревьев этого парка, а далеко–далеко от него…

— Но где же? Где, Лука?

— Сказал, далеко…

Слушай же и не перебивай. Далеко отсюда, от шумной и развратной Византии, за этим морем, которое кажется тебе безбрежным, есть другая страна. Она не похоже на эту. Нет там таких городов, как эта Византия, и народ там живет совсем другой — крепкий, сильный, здоровый, с русыми волосами и голубыми глазами.

— Варвары! — воскликнула Ирина.

— Здесь так называют их… Здесь, ведь, всех так называют, кто не римлянин или эллин. Только по совести — все варвары, даже дикие, и те добрее и лучше жителей Нового Рима… Я знаю этих варваров близко, потому что я родился там, среди них, детство, юность, взрослые годы, начало, наконец, старости, провел в этой стране, потому здесь я сам — варвар.

— Ты никогда не говорил мне этого…

— Не приходило время, дитя… Да, я — варвар… Моя родина за этим морем, на берегах великой славянской реки Днепра. Там я родился, там жил, любил и был счастлив, но, видно, умереть мне там не суждено… Родина моя, родина, далекая, милая!… Поля мои зеленые, леса дремучие, непроходимые!… Не увижу никогда я вас, не вдохну своей старой грудью того воздуха, которым дышал, когда родился… Все потеряно для меня, и только в грезах моих да мечтах, да во сне еще вижу я родимую сторону, и болит мое старое сердце, трепещется оно, как подстреленная птица!… А как позор свой вспомню…

— Говори, дед, говори, я слушаю тебя! — с волнением закричала Ирина, отклоняясь от старика и становясь перед ним на колени.

Лицо ее пылало, как в огне, глаза сверкали, высокая грудь вздымалась, что волна Босфора в бурю.

— Как же ты попал сюда? Каким образом очутился здесь, старый, хилый, ведь не по своей воле покинул ты родину? — задыхаясь от волнения, спрашивала она.

— Не по своей, не по своей! Кто же решится сам покинуть родную страну и уйти от нее… Ты права… Так слушай же! Тяжело мне, а все поведаю я тебе…