«Варяг» не сдается

Когда пролетка остановилась возле подъезда, она поняла, что испугалась – не за себя, за Алексея. Что-то подсказывало ей, что грубой выходкой ее мужа, который вырвал у нее из рук букет и швырнул на мостовую, все это сегодня не кончится.

– Зачем вы так со мной, Арсений Павлович? – Она попыталась найти ответы в его душе.

– Я не желаю говорить на эту тему. – Слизнев грубо схватил Катю за руку и вытащил из пролетки. Не отпуская руку, словно нашкодившего ребенка, повел через двор к черному ходу.

– Это не делает вам чести.

– Чести? У кого она сейчас осталась! – Арсений даже не обернулся, он смотрел только перед собой, чувствуя приступ ненависти, разливающейся по всему телу.

Испуганный швейцар бросил свой пост возле парадной двери, обогнул дом, пробежал через двор, распугивая кур, лежавших в пыли, и услужливо распахнул дверь перед самым носом хозяина. Слизнев втолкнул Катю в подъезд и закрыл дверь на щеколду, словно боялся, что за ними кто-нибудь последует.

Поднимались молча. Она слышала, как он сопел сзади, и ее так и подмывало остановиться и с разворота влепить ему пощечину. За все, что он там устроил. За эту глупую, несуразную сцену ревности. Но она не ударила его. Смирение – лучшая черта человека, желающего обрести Царство Небесное. Катя не была религиозной фанатичкой, но заповеди, которые дал сам Господь, надо исполнять.

* * *

Дверь в квартиру была открыта. Новая горничная увидела их в окно, оценила ситуацию и предусмотрительно повернула замок, чуть распахнув входную дверь.

Горничная, которую взял Слизнев, была смышленая и дальновидная девица. Окончила курсы гувернанток и школу секретарей-референтов, находящуюся под покровительством великой княгини Марии Павловны. Параллельно прошла обучение на машинистку и выучилась на домашнюю сестру милосердия. После получения положительных отметок вместе с дипломом в ее руки было вложено рекомендательное письмо за подписью самой императрицы Александры Федоровны, которая с удовольствием покровительствовала девушкам-простолюдинкам.

Она сразу понравилась Арсению Павловичу: статная, рыжая и курящая. Он любил таких, особенно за то, что не чурались пошлых историй и шуток в свой адрес. Все это говорило о свободном нраве, свойственном новому поколению разночинцев, и отсутствии предрассудков. К тому же она была не замужем и могла жить во флигеле, примыкающем к барскому дому.

Где муж откопал эту рыжую стерву, Катя не знала, но с каждым днем в ее сердце зарождалось странное чувство, что мадам появилась в их доме неспроста. Слишком умным был ее взгляд при всей показной деревенской простоте. Слишком долго она убирала в его кабинете и слишком громко смеялась, когда Арсений шутил. Не имея повода к ревности, Катя лишь могла догадываться, что между ней и ее мужем есть какая-то тайная связь.

Поглядев в глазок и увидев наплывающую на нее фигуру Слизнева, горничная посмотрела по сторонам и зашла в чулан. Убедившись, что ее никто не видит, прикрыла за собой дверь и зажгла свечу, которую она поставила перед маленькой иконкой Спасителя, висевшей на той стороне стены, которая выходит на восток. Прислушалась к шуму в прихожей, скинула тапки и, встав на табурет, открыла заглушку на дымоходе. Через отдушину прослушивался почти весь дом. Не было никакого смысла часами стоять под дверью спальни или кабинета, прислушиваясь к тому, о чем там говорят, вдобавок ко всему можно было получить дверью по уху, а заодно и лишиться работы.

О дымоходах ей рассказал инженер Стрижевский, проектировавший здесь печное отопление. Со Стрижевским они встречались в кабинете Лаврова за месяц до того, как стало понятно, что любовь военного атташе Курино к обедам, которые по субботам устраивал действительный статский советник Слизнев, ничего общего не имеет с гастрономическими пристрастиями дотошного японца.

* * *

Слизнев пропустил Катю в кабинет и вошел следом. Потребовать от нее объяснений он почему-то решил именно в здесь. Почему – он и сам не знал. Но ему казалось, что официальная обстановка сможет воздействовать на нее и заставит покаяться в содеянном. То, что она виновна, у него не было ни капли сомнений. Их позы, их переплетенные руки и самое главное – их глаза: они светились, он видел! И если бы на улице стояла ночь, то не надо было бы зажигать фонари на Невском: как говорили петербуржцы, именно так и рождаются «белые ночи». Слизнев скрипнул зубами, гоня прочь романтические сравнения.

Ее спокойствие раздражало его.

Почему она молчит? Что задумала? Она хочет бросить его и бежать с этим прощелыгой? Слизнев, распаленный чехардой хаотичных мыслей, закипел, словно самовар. Лицо покраснело, и вспыхнуло левое ухо. Он вспомнил народную примету: если горит левое ухо, то кто-то говорит или думает о тебе плохо. Кто? Ответ был налицо. Его жена.

– Ну, давай, скажи, что ты думаешь обо мне?! – прорычал он, стараясь заглянуть в ее глаза.