Когда стали разыскивать пропавший крейсер и канонерку, все вспомнили, что в это же время в Чемульпо пришел пароход «Сунгари». Пароход не участвовал в битве, а следовательно, должен был уцелеть, и его требовалось найти, чтобы узнать о судьбе «Варяга» и «Корейца». Когда Абазу спросили, где пароход, он, не моргнув глазом, ответил, что тот стоит в устье Ялу под погрузкой лесом. А через сутки из Порт-Артура пришел ответ, который поверг всех в шок: 27 января пароход «Сунгари» был захвачен японцами и уведен в порт Дэсима (Нагасаки), а всего в период с 24 по 28 января 1904 года японскими военно-морскими силами под командованием адмирала Того были захвачены и уведены в японские порты следующие пароходы: «Екатеринослав», «Маньчжурия», «Мукден», «Аргунь», «Шилка» и два китобойных судна – «Михаил» и «Николай», принадлежащие промышленнику Кейзерлингу, причем последние были задержаны в тот день, когда министр иностранных дел Японии барон Комура только объявил русскому послу в Токио Розену о прекращении дипломатических отношений с Россией. То есть до объявления войны.
– Продолжайте, Зиновий Петрович. – Государь быстро что-то рисовал карандашом на подвернувшемся листе бумаги. Из-под штриховки, бегающей по листу, выглядывали контуры четырехтрубного крейсера, идущего на всех парах в окружении разрывов от снарядов.
– Я предлагаю по прибытии экипажа в Россию… – Рожественский сделал паузу, чтобы усилить эффект от финальной реплики. – Руднева, Беляева и всех старших офицеров обоих кораблей отдать под суд.
– Точнее, под трибунал! – Император сделал упор на слово «трибунал».
– Так точно, Ваше Величество!
Николай II отложил карандаш, поднял голову и обвел взглядом свое окружение.
– Кто еще такого же мнения?
– Я! – Фраза «отдать под трибунал», сказанная в повелительном тоне, сыграла роковую шутку с Абазой, и он принял сторону Рожественского.
– И я, – это был граф Ламсдорф.
– Смелее, господа, – царь встал и нажал кнопку вызова дежурного офицера.
– Запишите и меня в эту славную компашку. – Алексей Александрович поднял руку. Он уже прилично нахрюкался, и ему было все равно, о чем там шла речь и за что голосовали.
– А вы, Федор Карлович, что молчите?
– Я против!
– У вас есть списки пленных? – царь повернулся к Рожественскому.
– Есть! – Зиновий Петрович протянул императору списки.
Николай II взял машинописные листы и стал просматривать. По лицу можно было понять, что он там видит. Нетерпение сменилось сначала удивлением, а потом и откровенным недовольством, по мере того как царь перебирал поданные ему листы.
– Первый, второй, третий, четвертый… – Он не стал досматривать, сложил их в стопку и вернул Рожественскому. – Это списки команды. Меня же интересуют списки пленных.
– Таких списков нет.
Царь подошел к письменному столу, на котором лежали две курительные трубки – пеньковая и вишневая, обе заблаговременно набитые табаком. У оттоманки на столике стояла зажигалка в виде античного светильника. Император взял вишню, щелкнул зажигалкой и раскурил трубку. Оставляя за собой шлейф дыма и табачного аромата, подошел к окну, за которым, несмотря на то что был полдень, висел густой, почти непроницаемый туман, клубами поднимающийся с окрестных прудов.
Два часа назад в этот же кабинет вошел дежурный офицер с пакетом, только что полученным из Мукдена, где располагалась ставка наместника. Офицер вручил пакет императору, отдал честь, развернулся и пошел к двери…
Это был Берг – тот самый, что спас триста японских мичманов. В белом кителе с аксельбантом и новеньким орденом Владимира, он тихо вышел из кабинета, аккуратно прикрыл за собой дверь и сел за огромный стол, заставленный телефонными аппаратами и заваленный бумагами, приходящими из разных концов империи и мира.
В Петербург его перевел все тот же дядя, который продолжал командовать императорской яхтой. После разговора с Истоминым Берг, вернувшись на корабль, быстренько накропал дяде письмо с описанием собственного подвига и просьбой о переводе в Петербург. Ко всему этому он приложил вырезку из японской газеты, где говорилось о спасении «Наканоура-Мару» русским эсминцем «Бесстрашный». Письмо и вырезку сунул в конверт, заклеил и отнес на почту.
Карл Францевич, получив конверт, долго крутил его в руках, не зная, стоит ли вскрывать то, что пришло от сумасбродного племянника, или лучше сразу выбросить письмо в печку. Решил вскрыть – и не прогадал. Подвиг был достоин награды, хотя вице-адмирал Старк посчитал его никчемным. Вечером дядя встретил старого друга и сослуживца, вице-адмирала Авелана, выходящего из здания морского министерства, усадил в свой экипаж и повез в лучший ресторан Петербурга.