Ванна Архимеда

Они разговаривают, пишут сочинения, весь мир неуклюжего полон значения! Волк вместо разбитой морды приделал себе человечье лицо, вытащил флейту, играет без слов первую песню военных Слонов. * Поэзия, сраженье проиграв, стоит в растерзанной короне.

Рушились башен столетних Монбланы, где цифры сияли, как будто полканы, где меч силлогизма горел и сверкал, проверенный чистым рассудком.

И что же? Сражение он проиграл во славу иным прибауткам.

Поэзия в великой муке ломает бешеные руки, клянет весь мир, себя зарезать хочет, то как безумная хохочет, то в поле бросится, то вдруг лежит в пыли, имея много мук.

На самом деле, как могло случиться, что пала древняя столица? Весь мир к поэзии привык, все было так понятно, в порядке конница стояла, на пушках цифры малевала, N и на знаменах слово Ум кивало всем, как добрый кум.

И вдруг какие-то Слоны, и все перевернулось! Поэзия начинает приглядываться, изучать движение новых фигур, она начинает понимать красоту неуклюжести, красоту Слона, выброшенного преисподней 133 Сраженье кончено. В пыли цветут растения земли, и Слон, рассудком приручаем, ест пироги и запивает чаем! 1931 ТОРЖЕСТВО ЗЕМЛЕДЕЛИЯ Поэма ПРОЛОГ Нехороший, но красивый – это кто глядит на нас? То мужик неторопливый сквозь очки уставил глаз.

Белых житниц отделенья поднимались в отдаленьи, сквозь окошко хлеб глядел, в загородке конь сидел.

Тут природа вся валялась в страшно диком беспорядке: кой-где дерево шаталось, там – реки струилась прядка.

Тут стояли две-три хаты над безумным ручейком.

Идет медведь продолговатый как-то поздно вечерком.

А над ним, на небе тихом безобразный и большой журавель летает, с гиком потрясая головой.

Из клюва развевался свиток, где было сказано: «Убыток дают трехпольные труды».

Мужик гладил конец бороды.

1. БЕСЕДА О ДУШЕ Ночь на воздух вылетает, в школе спят ученики, вдоль по хижинам сверкают 135 маленькие ночники.

Крестьяне, храбростью дыша, собираются в кружок.

Обсуждают – где душа? Или только порошок остается после смерти?, Или только газ вонючий? Скворешниц розовые жерди поднялись над ними тучей.

Крестьяне, мрачны и обуты в большие валенки судьбы, сидят. Усы у них раздуты на верху большой губы.

Также шапки выделялись в виде толстых колпаков.

Собаки пышные валялись среди хозяйских сапогов.

Мужик суровый словно туча держал кувшинчик молока, сказал: «Природа меня мучит, превращая в старика.

Когда, паша семейную десятину, иду, подобен исполину, гляжу-гляжу, а предо мной все кто-то движется толпой».

«Да, это правда. Дух животный,- сказал в ответ ему старик,- живет меж нами, как бесплотный жилец развалин дорогих.

Ныне, братцы, вся природа как развалина какая! Животных уж не та порода живет меж нами, но другая».

«Ты лжешь, старик,- в ответ ему сказал стоявший тут солдат,- таких речей я не пойму, их только глупый слушать рад.

Поверь, что я во многих битвах на скакуне носился лих, но никогда не знал молитвы, ни страшных ужасов твоих.

Уверяю вас, друзья, природа ничего не понимает и ей довериться нельзя!» 136 «Кто ее знает? – сказал пастух, лукаво помолчав.- С детства я – коров водитель, * но скажу вам, осерчав: вся природа есть обитель.

Вы, мужики, живя в миру, любите свою избу, я ж природы конуру вместо дома изберу.

Некоторые движения коровы для меня ясней, чем ваши, вы ж, с рожденья нездоровы, не понимаете простого даже».

«Однако ты профан! – прервал его другой крестьянин.- Прости, что я тебя прервал, но мы с тобой бороться станем.

Скажи по истине, по духу – живет ли мертвецов душа?» И все замолкли. Лишь старуха сидела, спицами кружа.

Деревня, хлев напоминая, вокруг беседы поднималась: там – угол высился сарая, тут – чье-то дерево валялось.

Сквозь бревна тучные избенок мерцали панцири заслонок, светились печи, как кубы, с квадратным выступом трубы.

Шесты таинственные зыбок хрипели, как пустая кость, младенцы спали без улыбок, блохами съедены насквозь.

Иной мужик, согнувшись в печке, свирепо мылся из ведерка, другой коню чинил уздечки, а третий кремнем в камень щелкал.

«Мужик, иди спать!» – баба из окна кричала.

И вправду – ночь, как будто мать, деревню ветерком качала.

«Так! – сказал пастух лениво,- вон – средь кладбища могил 137! их душа плывет красиво, описать же нету сил.

Петух, сидя на березе, у/к двенадцать раз пропел.

Свои ножки отморозя, он вспорхнул и улетел.

А душа пресветлой ручкой машет нам издалека, ее тело словно тучка, платье вроде как река Своими нежными глазами все глядит она, глядит, а тело, съедено червями, в черном домике лежит.

„Люди! – плачет – Что вы, люди! Я такая же, как вы, только меньше стали груди да венок у головы.

Меня, милую, берите – скучно мне лежать одной Хоть со мной поговорите, поговорите хоть со мной!"» «Это бесконечно печально! – сказал старик, закуривая трубку. И я встречал ее случайно – нашу милую голубку.