Применяя далее свою тевтонскую логику, доктор обращался к случаям нескольких людей, которые богатырскими усилиями отбили «нападение» и клялись, что видели некие неясные формы, быстро исчезавшие с места происшествия. По мнению Гейнриха, это только доказывало временное психическое расстройство, вызванное микробами. Скрупулезный осмотр всех подобных пациентов показал, что они неизменно находились в состоянии нервного истощения, были возбуждены и подвержены внезапным и диким приступам страха и автосуггестии. Попытки обнаружить микробы во взятых у них образцах крови до сих пор не увенчались успехом, однако доктор был почти уверен, что болезнь не заразна и не передается от человека к человеку; она походила на столбняк и, несомненно, являлась результатом изменения климатических условий. «По всей вероятности, — писал Гейнрих, — микробы многие века оставались в пустыне в латентном состоянии. Дожди активизировали их и способствовали размножению; в сухую погоду активные микробы переносятся ветром и внедряются в живые организмы. Примечательным и наводящим на размышления фактом является то, что активность болезни ограничивается засушливыми периодами и ночными часами; мы также видим, что смертность, вызванная болезнью, распространилась на юг — с преобладающими ветрами — но не на север, то есть против направления основных воздушных потоков, и на севере зарегистрировано лишь несколько изолированных случаев».
В качестве профилактических мер доктор Гейнрих рекомендовал после наступления темноты оставаться в помещениях (за одним-двумя исключениями, как он указал, в закрытых домах никто не пострадал), использовать растворы карболки и другие дезинфицирующие средства и избегать возбуждения, переедания, изнурительной физической деятельности или нервозности.
Бедный старый доктор Гейнрих! На следующее утро после того, как он опубликовал свой доклад, не содержавший для нас ничего нового, он был найден мертвым на крыльце собственного дома — еще одна жертва «ночной смерти», как называли теперь болезнь.
И, будто его смерть стала сигналом, снова начались дожди и сообщения о смертельных случаях прекратились.
— Мне вот кажется, что вам в Негритосе недостает кучи пожарных шлангов, — заметил Торренс, рослый инженер из Техаса, обладатель крепких челюстей и волевого подбородка. — Эти жуки не кусаются, когда вокруг мокро. Устройте по всему лагерю фонтаны, и они не подступятся.
— Не уверен, что это сработает, — отозвался я. — А другим это не поможет. В этом ужасном деле есть еще одна странность. Ни одного случая в районах, еще оставшихся сухими — ни здесь, в Лангосте, ни в Какамакилье или в районе Уараная.
— Думается мне, жуки любят места, где солнце чередуется с дождями, — в южной манере протянул Торренс. — Может, они в пустыне высыхают и превращаются в жучиные мумии. Черт, я сам, чего доброго, превращусь в мумию, если еще немного здесь проторчу! Но шутки в сторону: возможно, они не выносят яркого солнца или жары и потому сюда не забираются. Как ни кинь, дела обстоят плохо, и я чертовски рад, что у нас нет этих проклятых микробов. Господи Боже, тут и без них адское пекло.
Со следующей почтой мы получили новые известия. Дожди возобновились, и в течение десяти дней не поступало никаких сообщений о новых вспышках заболевания. Врачи и эпидемиологи добрались до Талары и с головой ушли в исследования. Однако, насколько я видел, они так и не пришли к определенным выводам или какому-либо согласию — все сходились лишь на том, что в смертях были повинны необычайные и доселе неизвестные науке бациллы или микробы. Некоторые ученые, правда, считали возбудителей не микробами, а микроскопическими животными, другие винили споры каких-либо грибов или плесени, третьи продолжали настаивать на микробах.
Происхождение, способы распространения и образ жизни возбудителя болезни также вызывали жаркие споры. Его появление связывалось то с климатическими изменениями, то с переносом из какой-то иной местности, то с эволюцией или видоизменением загадочной лихорадки чан-чан.