Вампиры

Дейл не разбился и не сильно ударился, склон густо покрывала растительность. Снизу раздался беспомощный стон. И нескольких секунд не прошло, как зрители подбежали к лежащему и объявили, что с ним все в порядке. Но драка, само собой, закончена – что и требовалось.

– Хотел бы я, чтобы он не понудил меня к этому, – сказал Росс собравшимся зрителям.

Его искренность казалась такой настоящей и убедительной, что Даветт прямо ощутила волну благорасположения к Россу.

– Мне очень жаль, – глядя на нее, сказал он.

Лишь тогда она поняла, что он еще держит ее в руках, и захотела отстраниться, вырваться, но он заговорил снова, и на этот раз Голосом.

– Я уверен, вам хватит сильных эмоций на этот вечер, – промурлыкал он. – Давайте отведем вас наверх, пока вы не свалились с ног.

И ведь ей так захотелось спать, воображение нарисовало мягкую кровать, и никаких толп, музыки, голосов, но прохладные простыни…

– Спасибо, – прошептала она, кивнула им обоим, потому что Китти уже оказалась рядом.

Все трое уверенно зашагали наверх по широкой лестнице, потом двинулись по коридорам к спальне Даветт. Пока Китти помогала сонной Даветт раздеться и улечься, Росс куда-то запропастился.

– Ведь он и вправду изменился? – спросила Китти с очевидным удовольствием, будто нынешний вечер как-то оправдал то, что случилось у нее с Россом.

Но утомленная Даветт не ответила, хотя ей показалось, что сумела кивнуть, прежде чем уплыть в дрему.

И не увидела снов.

Даветт не была уверена даже и в том, что по-настоящему спала. Она будто парила в полусне и слышала все происходящее кругом, ощутила, когда перестал играть оркестр, люди разошлись и большой дом наконец опустел. Китти всегда на ночь оставалась в соседней спальне, еще со школы. Чуть позже Китти заговорила с Россом, и затем послышались другие звуки – шорох, бормотание, неясные стоны, – и Даветт заставила себя забыться, чтобы не слушать.

Намного позже, уже близ рассвета, она ощутила тяжесть на краю кровати и открыла глаза, чтобы закричать, велеть прекратить и убираться. Но не смогла заговорить. Его глаза сверкали. Его кожа казалась молочно-белой, а улыбка такой восхитительной. Его черные кудри сияли в свете, льющемся сквозь раскрытую балконную дверь.

– Вы хорошо меня слышали сквозь то растение? – осведомился он.

Она лежала неподвижно на спине всю ночь, а теперь, будто включенная, села.

– То есть… ты знал?

– Ну конечно, – тихо сказал он и зазвучал Голос: – Китти слышала меня и раньше. А остальные не важны.

Он погладил ее щеку, и, черт возьми, Даветт ничего не смогла с этим поделать.

– Это все было – для тебя.

Кровь будто закипела в жилах, дыхание стало резким, прерывистым, частым, и, когда рука отстранилась, Даветт чуть не закричала: «Что же со мной?» Так жаль больше не ощущать его пальцы у щеки…

Его улыбка расплылась, правая рука снова приблизилась к лицу, ногти большого и указательного пальцев сошлись вместе и щелкнули, будто зубы мелкого зверька.

Щелк-щелк…

И она поняла, где этот зверек ухватит ее сквозь тонкую ночную сорочку. Но она не могла остановить его, не могла даже перестать его хотеть. И тогда, двигаясь в такт движению ее груди, ногти сомкнулись на ее левом соске, нежно, но сильно. И от боли Даветт забилась в мучительном, невыносимо сладостном оргазме, какой не могла и представить.

Она сидела в вульгарной лимонно-зеленой комнатушке дешевого мотеля и рассказывала Команде – рассказывала Феликсу – о той первой ночи. О самом скверном. Нет, потом было и хуже – преступления, смерти. Но для нее та ночь стала худшим из худшего.

Потому что с тех пор оба знали: Росс мог сделать с ней, что только хотел и когда хотел. Тогда началось унижение. Невыносимое ощущение того, что ты – доступная никчемная дешевка, пользованный второсортный товар.

Ведь сексуальное возбуждение осталось. Даже сейчас, вспоминая и благодаря Господа Бога за то, что все закончилось, она ощущала сладкий трепет. Это напряжение чувствовали и все окружающие, кроме разве что отца Адама, чье благочестивое лицо казалось вытесанным из гранита. Но подействовало даже на Аннабель.

Даветт попыталась объяснить, в чем тут дело, хотя не была уверенной и сама. Скорее всего, суть в половинчатой лжи, в самой темной ее стороне, потому что половина лжи подразумевает половину правды, и все вместе – яд. Вампир умеет готовить его.

Вампир говорит правду, но умалчивает о том, что правда – не вся.

День после вечеринки показался одним из лучших дней в жизни. Потом Даветт поняла, что она всего лишь по-детски беспомощно пряталась от подступающей темноты. Но тогда день казался таким теплым и светлым, родным.

Годы подряд первый день любых каникул Даветт проводила одинаково: бродила по магазинам вместе с Китти. Часто ездили вместе с тетей Викторией в лимузине – и это всегда было весело, потому что восшествие тети в дверь магазина вроде «Нейман-Маркус» всегда вызывало поразительное, невероятно лихорадочное мельтешение персонала.