Вампир. Английская готика. XIX век

Зрение мое в молодости отличалось завидной остротой. Я видел это прелестное лицо совершенно отчетливо, разглядел даже тонкие голубые жилки, сбегающие вдоль стройной шеи.

Будь я немного благоразумнее, я бы тотчас исчез, постаравшись остаться незамеченным. Но я так залюбовался прелестной незнакомкой, что совсем потерял счет времени. Когда я очнулся, было уже поздно: она подняла глаза. Они оказались большими, того редкого оттенка, какой поэты называют «фиалковым».

Огромные печальные глаза надменно взирали на меня из зеркала. Незнакомка вздрогнула и быстро опустила вуаль.

Мне показалось, что она хочет остаться незамеченной. Я же ловил каждый ее взгляд с таким вниманием, словно от мановения ее руки зависел мой смертный приговор.

Я влюбился в незнакомку с первого взгляда. Да и как было не влюбиться в такую красавицу? Чувство это поразило меня, как удар грома; я по-прежнему жаждал узнать, кто она такая, но теперь мною руководило нечто большее, чем просто любопытство. Я растерял всю свою самонадеянность; мое непрошенное присутствие в одной с ней комнате казалось мне непростительной дерзостью. Но она тотчас развеяла мои сомнения, холодно заявив по-французски:

— Месье, вы, вероятно, не знаете, что эта зала не предназначена для широкой публики.

Однако голос ее звучал по-прежнему нежно и певуче. Я низко поклонился, произнес подобающие извинения и попятился к двери.

Должно быть, вид у меня был смущенный и виноватый, потому что она, словно пытаясь сгладить резкую отповедь, добавила:

— Тем не менее, я рада, что могу еще раз выразить вам благодарность за помощь, такую своевременную и необходимую.

Слова ее звучали холодно, однако смягчившийся тон придал мне храбрости. Она имела все основания забыть случайного встречного, но все-таки она узнала меня и даже сочла нужным тотчас же за кратким упреком еще раз выразить благодарность, в чем не было никакой формальной необходимости.

Эти соображения чрезвычайно льстили моему самолюбию.

Голос ее звучал тихо и робко, она на мгновение обернулась ко второму выходу из комнаты. Мне представилось, что в дверях вот-вот появится ревнивый муж в черном парике. Я не обманулся в своих опасениях: в коридоре послышался гнусавый пронзительный голос, тот самый, что час назад рассыпал мне благодарности из окна кареты. Старик сердито отдавал слугам какие-то распоряжения.

— Месье, настоятельно прошу вас удалиться, — с мольбой произнесла она и сделала знак рукой. Низко поклонившись, я вышел и закрыл дверь.

Ликуя, я сбежал по лестнице и внизу столкнулся с хозяином гостиницы.

Я описал ему комнату, из которой только что вышел, сказал, что она мне очень понравилась, и поинтересовался, не могу ли я снять ее.

— Очень жаль, — ответил хозяин, — но эта комната и две соседние уже заняты.

— Кем?

— Знатными особами.

— Но кто они такие? Должны же у них быть имена и титулы?

— Без сомнения, сударь, но сейчас в Париж стремится столько народу, что мы не успеваем спрашивать у постояльцев имена и титулы — просто запоминаем комнаты, которые они заняли.

— Надолго они остановились?

— Не могу ответить даже на этот вопрос. Мы не спрашиваем у постояльцев таких вещей. Пока гости живут у нас, мы не можем заставить их освободить номера.

— Но мне так понравились эти комнаты! Одна из них, наверное, спальня?

— Да, сэр; как вы знаете, гости обычно не занимают спальни, если не собираются остаться на ночь.

— Что ж, но другие свободные комнаты у вас есть? В любой части здания?

— Разумеется, у меня остались два незанятых номера. Можете, сударь, выбрать любой из них.

— Хорошо, я остаюсь.

Было ясно, что незнакомцы намерены остановиться здесь. По крайней мере, они не собираются уезжать до утра. Я с головой погрузился в нежданный роман.

Я вошел в свою комнату и выглянул в окно. Оно выходило в гостиничный двор. В стойлах вдоль стен отдыхали взмыленные лошади, другие, свежие и отдохнувшие, готовились в путь. Мостовая была запружена экипажами — преобладали роскошные кареты, принадлежавшие богатым дворянам, но встречались и наемные, наподобие моей, предназначенные для среднего класса, у нас в Англии такие экипажи называют «почтовыми». От кареты к карете, меняя лошадей, суетливо бегали слуги; те, кто не был занят работой, смеясь, прохаживались по двору. Настроение царило оживленное и приподнятое.

Я заметил среди экипажей знакомую дорожную карету и узнал одного из слуг тех самых «знатных особ», что вызывали у меня столь глубокий интерес.

Я бегом спустился по лестнице, распахнул заднюю дверь и очутился на бугристой мостовой. Вокруг кипело деятельное оживление, переполнявшее в те бурные дни все постоялые дворы. Солнце клонилось к закату. Его лучи золотили кирпичные каминные трубы; бочки на шестах, служившие голубятням, пылали, будто охваченные пожаром. В ярких лучах солнца даже самые скучные предметы, на которые в серых рассветных сумерках мы не обратили бы внимания, начинают играть чудесными красками.

Побродив по двору, я подошел к заинтересовавшей меня карете. Слуга запирал дверцы на замок. Я помолчал, разглядывая дверной герб.