Вампилов

В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звездами нежно украшена
Тихая зимняя ночь.

Светятся, тихие, светятся, чудные,
Слышится шум полыньи…
Были пути мои трудные, трудные.
Где вы, печали мои?
<…>
Кто мне сказал, что во мгле заметеленной
Глохнет покинутый луг?
Кто мне сказал, что надежды потеряны?
Кто это выдумал, друг?

На московских вечерах поэзии звучало из уст известного стихотворца, пытающегося говорить ни больше ни меньше от имени народа:

Мы сеяли честно, мы честно варили металл,
И честно шагали (!) мы, строясь в солдатские цепи…

Из уст другого, предлагающего читателю в качестве нравственного судьи вождя:

«Скажите, Ленин, где победы и пробелы?
Скажите, в суете мы суть не проглядели?»

Наконец, из уст третьего, уверяющего, что именно ему передают «отцы» революционную эстафету:

И комиссары в красных шлемах
Склонятся молча надо мной…

И для всех этих словес находились душевный жар, оглушающий пафос, истовая вроде бы убежденность. А Рубцов… В глубине России, в неприютном вологодском краю он смотрит на безучастные звезды, бедную землю и записывает слова, которые запеклись на сердце, как сгусток печали и безнадежности:

Захлебнулось поле и болото
Дождевой водою — дождались!
Прозябаньем, бедностью, дремотой
Все объято — впадины и высь!

Ночь придет — родимая окрестность,
Словно в омут, канет в темноту!
Темнота, забытость, неизвестность
У ворот, как стража на посту.
<…>
Не кричи так жалобно, кукушка,
Над водой, над стужею дорог!
Мать России целой — деревушка,
Может быть, вот этот уголок…

Показательно, что сам Рубцов в письме Александру Яшину, датированном серединой 1960-х годов, пояснял, что в стихах, которые он в последнее время написал, «предпочитал использовать слова только духовного, эмоционально-образного содержания». Такая поэзия, как продолжение «русской думы» наших классиков, была близка Александру Вампилову.

Николай посвятил другу-сибиряку несколько экспромтов. Первый из них — шутливый и обращен к Вампилову и Передрееву:

Я подойду однажды к Толе
И так скажу я: Анатолий!
Ты — Передреев, я Рубцов,
Давай дружить, в конце концов.

Потом к Вампилову направлю
Свой поэтический набег.
Его люблю, его и славлю
И… отправляюсь на ночлег.

Второй экспромт, подаренный поэтом Вампилову, позже вошел (чуть измененным и без посвящения) в книги Николая Рубцова как стихотворение весьма характерное для автора, программное. Стихи предварялись такой надписью на поэтическом сборнике Рубцова: «Саше Вампилову. По-настоящему дорогому человеку на земле, без слов о твоем творчестве, которое будет судить классическая критика».

А стихи такие:

Я уплыву на пароходе,
Потом поеду на подводе,
Потом еще на чем-то вроде,
Потом верхом, потом пешком,
Пойду по улице пешком[30] —
И буду жить в своем народе!

И, наконец, известно еще одно короткое стихотворение Николая Рубцова, обращенное к другу:

Ужас в душе небывалый,
Светлого не было дня,
Саша Вампилов усталый
Молча смотрел на меня.
Брошу я эти кошмары,
Выстрою дом на холме.
Саша! Прости мне пожары
Те, что пылали во тьме…

Ну а как же подружился Вампилов с Передреевым? С Рубцовым — понятно: тот был в общежитии на глазах, потрясал стихами, кажется, сокровенно передающими и твои думы, любил, как и Александр, поверять их музыке. А Передреев — он всего лишь гость общежития, у него в большой Москве множество друзей и единомышленников. Но и тут нашлось то, что скрепляло братство. Прежде всего, Слово, сокровенное, правдивое, незаемное. Стоило сравнить пережитое Анатолием и его поэтическое слово, как было ясно: этому тоже, как и Рубцову, чужды ловкая приспособляемость, фальшивая верность «идеалам», лукавая искренность.