Вампилов

Надо сказать, что никаких недоразумений или вопросов по содержанию пьеса не вызывала. Напротив, актеры как-то сразу поняли и приняли замысел автора, хотя он был и не таким простым, как могло показаться с первого взгляда. Наверное, это был самый вампиловский спектакль, потому что, как мне кажется, были отринуты все театральные ассоциации, актеры работали как бы с самой жизнью, всё более проникаясь чувством причастности к этой истории, где экспедитор и шофер встретились с “ангелом” — агрономом. Наконец, участие автора в репетициях, где были заняты артисты скромные, без званий, определило серьезный и непредвзятый подход к произведению. В те редкие моменты, когда эта серьезность нарушалась, Вампилов показывал свой характер.

Помню, на одной из репетиций актер, игравший Камаева в “Истории с метранпажем”, к своей реплике “Камаев” (так он представлялся незнакомым людям) добавил слово “преподаватель”. Это было уместно и очень смешно, внесло новую краску в характеристику этого бездельника и альфонса. Смеялись исполнители, смеялся Вампилов. Чуть позднее с присущей ему деликатной щепетильностью Саша попросил разрешения у артиста внести удачное слово в пьесу. Другие артисты, заразившись духом импровизации, стали выкрикивать, перебивая друг друга, свои реплики-предложения. Саша тщательно, по порядку записал все предложения, раскрыл пьесу, углубился в текст, проверяя, подходят ли предложенные реплики его замыслу, потом поднял голову и сказал как-то очень спокойно, веско, с достоинством: “Реплик не будет”. После некоторого замешательства репетиция была продолжена. В своем “Сане” актеры вдруг увидели писателя Вампилова, строгого, требовательного, взвешивающего каждое слово мастера-драматурга. Позднее, в процессе репетиций, Вампилов все-таки кое-что изменил, но изменения делал, следуя законам художественной правды, а не под минутным очарованием удачной импровизации. Вариант, созданный в БДТ, был впоследствии напечатан в сборнике издательства “Искусство”».

* * *

В 1970 году я приехал учиться в Москву на пару лет, и когда Саня бывал в столице, он звонил мне. Мы встречались, чаще всего в Центральном доме литераторов или в общежитии Литинститута, где он при нужде находил приют. Я видел, что живется ему трудно: нередко хмурая озабоченность сменяла его привычную дружескую улыбку.

Но радовала уверенность Сани в себе, не та слепая, замешенная на амбиции, самоуверенность, а сознание собственного дара и крепнущего мастерства. Рождалось спокойствие за него, когда он рассказывал об удачной постановке пьесы «Старший сын» в Иркутске, или о начавшихся в Ленинграде репетициях «Двух анекдотов», или о подаренной ему Г. Товстоноговым книге «О профессии режиссера» с лестной надписью: «Дорогому Саше Вампилову с верой в его огромный драматургический талант и самыми лучшими чувствами».

— Георгий Александрович явно растрогался, — как-то застенчиво говорил Саня.

С нежностью, грустной и щемящей, любил он вспоминать пору первых своих рассказов. Как-то, наклонившись ко мне, сказал:

— Знаешь, то, что было в юности, — свято.

Эти слова до сих пор пронзительно звучат в моей памяти. Кроме дара писательского Саня имел еще один, наверняка тоже от Бога данный ему, — талант дружбы, не скоротечной, легкой и бесплодной, а длительной, надежной и творящей добро.

Его влияние было долгодействующим. Часто, часто видел я его взгляд, слышал его голос, когда решал для себя, как поступить. В жизни немало людей, которые спокойно спят, зная о несправедливости; живут, ни во что не вмешиваясь, не рискуя благополучием. Так удобно. К тому же человек равнодушный или житейски осторожный еще и слывет за порядочного. Но отчего же бунтует другой? Отчего болит его душа, восстает совесть? Отчего мучилась душа Вампилова? Нельзя было не думать, не помнить об этом — Санин пример помогал нарушить позорное молчание, решиться на поступок, встать под удар.

В январе своего последнего года он сообщал из Москвы Ольге Михайловне:

«Дорогая жена!

Получил твое хорошее письмо, спасибо… Дела мои таковы. “Сына” репетируют и ермоловцы, и “Современник”^[73]. Что из этого будет — неизвестно. “Валентину” Товстоногов прочел и принимает. В Москве тоже есть охотники, но у кого она будет окончательно, не выяснено. Сейчас иду в Малый театр^[74] говорить с главным.

В Ленинград ехать надо третьего февраля к возвращению Товстоногова дня на три. Там у меня ярко выраженный денежный интерес — надо получить за “Анекдоты” или хотя бы аванс за “Валентину”…

Домой собираюсь через два-три дня по возвращении из Ленинграда. Очень по вам соскучился…

Целуй Ленку, большой привет Тане^[75], на обороте прочти записку для матери. Целую тебя, Александр».

Для Анастасии Прокопьевны Саша написал:

«Дорогая мама!

Прости, что не пишу, не обижайся.

Ольга ведь была здесь и всё рассказала тебе. У меня много суеты, но дела как будто пошли на лад. Если можешь, дождись меня^[76], очень хотелось бы повидаться.

Очень рад за Мишу^[77] и напишу ему письмо. Молодец! Целую. Александр».