Вальведр

Всю ночь я бредил. Утром, не сознавая где я, я попытался встать, и мне показалось, что после всех ночных видений передо мной опять новое видение. У стола, где я писал накануне Обернэ, сидел сам Обернэ и читал мое письмо. На его омрачившемся лице выражалось глубокое сострадание.

Он обернулся, подошел ко мне, снова уложил меня, приказал мне молчать, послал за доктором и проухаживал за мной несколько дней с удивительной добротой. Я был очень плох и ничего не сознавал. Меня истощил целый год пожирающих волнений и нестерпимые огорчения последних месяцев, огорчения без излияний, без отдыха и без надежды.

Когда опасность миновала, и мне было дозволено говорить и соображать, Обернэ сообщил мне, что, извещенный письмом от Вальведра, он приехал с женой, свояченицей и двумя детьми Алиды на ее похороны. Затем все семейство уехало назад, но он остался, догадываясь, что я должен быть поблизости. Он стал меня повсюду разыскивать и, наконец, нашел очень опасно больным.

— Я прочел твое письмо, — добавил он, — и доволен тобой, насколько это возможно после всего случившегося. Теперь надо настойчиво продолжать и снова приобрести, не мою дружбу, которой ты никогда не терял, а собственное свое уважение. Вот, взгляни, это ободрит тебя.

И он показал мне отрывок из письма Вальведра.

«Следи за этим молодым человеком, — писал он. — Узнай, что он делает, и опасайся первого отчаяния. В него тоже ударила молния! Он сам навлек ее на свою голову, но теперь, поверженный в прах, он имеет право на твои заботы. Он самый несчастный из всех, не забывай этого, и это потому, что он не заблуждается на счет совершенного им злого дела!

Большие ошибки прежде всего нуждаются и в большой помощи, мое милое дитя! Твой молодой друг нимало не низок и не развратен, и мне не приходится краснеть за ее последний выбор. Я уверен, что он женился бы на ней, если бы я согласился на развод. А я согласился бы, если бы она долго на этом настаивала. Значит, необходимо снова поставить этого молодого человека на прямую дорогу. Мы должны это сделать в память той, которая хотела и могла бы носить его имя.

Если он попросит когда-нибудь взглянуть на детей, не противься этому. При виде сирот он глубоко почувствует свой долг мужчины и спасительный укол сожаления.

Словом, спаси его. Чтобы я его никогда более не видал, но пусть он будет спасен! Я уже давно спасен, и тебе нечего заниматься мною, моей большей или меньшей грустью. Забывать о самом себе, вот главный вопрос для человека, не умеющего совладать со своим горем!»

X

Семь лет уже отделяли меня от этой ужасной эпохи моей жизни, когда я снова встретился с Обернэ. Я служил в одной промышленной компании и наблюдал за важными металлургическими работами. Я выучился своему делу, начиная с самого тяжелого, с ручного труда. Анри нашел меня около Лиона, среди рабочих, покрытого так же, как и они, черной копотью испарений рабочего вертепа. Он узнал меня не без труда, но я почувствовал по его объятию, что прежняя дружба его к мне вернулась. Он не переменился нисколько. У него были по-прежнему плотные плечи, стройная талия, свежий цвет лица и ясные глаза.

— Друг мой, — сказал он мне, когда мы остались одни, — я очутился здесь вследствие случайной экскурсии. Вот уже месяц, как я путешествую с семьей, и возвращаюсь теперь в Женеву. Но и не будь этой поездки, я явился бы к тебе, где бы ты ни был, немного позднее, осенью. Я знал, что искупление твое кончено, и мне не терпелось обнять тебя. Я получил твоё последнее письмо, которое порадовало меня, но мне не нужно было твоего письма, чтобы знать все, что тебя касается. Я не терял тебя из виду за эти семь лет. Ты не захотел принять от меня никакой денежной услуги, а только просил дружески писать тебе изредка, никогда не говоря о прошлом. Сначала я подумал, что и это еще гордость, что ты не хочешь даже нравственной помощи, всего более опасаясь жить под косвенным влиянием, под тайным покровительством Вальведра. Теперь я воздаю тебе полную справедливость. Ты обладаешь и всегда будешь обладать большой гордостью, но характер твой поднялся теперь до уровня этой гордости, и я никогда более не позволю себе смеяться над этим. Отныне никто более не станет называть тебя ребенком, начиная с меня. Будь спокоен, ты сумел внушить уважение к твоим несчастиям.