Валтасаров пир. Лабиринт

Рокицинский попробовал сосредоточиться на шахматах. Но мысли о Конраде Уриашевиче мешали, не давали покоя. И сдерживаясь лишь ровно настолько, чтобы избегать резких выражений, адвокат стал приводить выдержки из его статей и выступлений.

— Материала на него для передачи прокурору больше чем достаточно, дай только срок.

Конраду Уриашевичу по разным поводам приходилось выступать от своей партии: и перед референдумом, и перед выборами, и на съезде работников химической промышленности. В одном из докладов он заявил, что в довоенной Польше всеми химическими фабриками до единой управлял иностранный капитал.

— И у него хватает наглости так говорить! — выкрикнул адвокат. — Ведь сам же уговаривал Станислава Леварта ликвидировать лабораторию и пользоваться иностранными патентами! — Он дотронулся кончиками пальцев до шахматной фигуры, и она опрокинулась: руки у него дрожали. — Слишком я любил твоего отца, потому и говорю тебе прямо в глаза. Недалек тот день, когда дядюшку твоего повесят за сотрудничество с советскими оккупантами. Ты должен с ним порвать!

Анджей разозлился — прежде всего на самого себя; опять поддался искушению, отправился в гости к людям, от которых уйдет, словно одурманенный, подавленный упрямой слепой и бессильной ненавистью, с какой не раз уже сталкивался.

— Человеку с такими заслугами стоило только немного подождать, — вмешался в разговор шахматный партнер. — Но, видно, до войны ему надоело быть пешкой, и он предпочел предать забвению заслуги оккупационных лет, чтобы поскорей пробиться к власти. Как вы считаете?

Вместо ответа Анджей спросил про Кензеля. Он пришел, правда, не за этим, но ломать себе голову над поведением дядюшки тоже не собирался. Дядюшка — дело десятое, проблема совсем в другом, но об этом думать не хотелось. Спросив про Кензеля, о котором они, может, никогда и не слыхали, он прибавил в объяснение:

— Я о нем всюду справляюсь.

— Знаю!

Сказано это было таким тоном, что Анджей удивленно посмотрел на адвоката. Тот красноречиво прищурился в ответ, а когда партнер склонился над шахматной доской, сделал Анджею выразительный знак: поднял палец и приложил к губам.

* * *

— Знаю, знаю! — повторил он, когда партия закончилась и они остались вдвоем. — Поэтому я и передал через теток, чтобы ты зашел. Зачем тебе Кензель?

Анджей всем говорил одно и то же: ищет Кензеля, потому что очень к нему привязан.

— Неужели бегать по всей Варшаве и расспрашивать о нем заставляет тебя только чувство привязанности?

О картине Анджей никому ни словом не обмолвился — так он решил и не отступал от этого. Он помолчал, обдумывая ответ.

— Неужели только из-за этого? — недовольно переспросил Рокицинский.

— У него на хранении одна очень ценная вещь, — понизив голос, сказал наконец Анджей.

— Откуда она могла у вас взяться? — не сдавался адвокат. — У тебя и у родственников твоих?

Анджей проглотил слюну.

— Меня Франтишек Леварт прислал.

— И поручил взять ее у Кензеля? А сам-то получишь от этого какую-нибудь выгоду?

— Я очень на это рассчитывал, — ответил Анджей тихо.

— Так я и думал!

Адвокат встал и прошелся несколько раз по комнате. Он явно был в затруднении, даже руками развел.

— Ты сын моего лучшего друга. Но чтобы помочь тебе, я должен выдать тайну этого бедняги, а он ведь в некотором смысле мой клиент.

— Почему он держит у себя чужую вещь и не отдает, а если она пропала, почему не сообщит об этом? — горячился Анджей.

— Он делает это без злого умысла, за это я ручаюсь, — твердо сказал Рокицинский. — Кензель — кристально честный человек.

— Тогда почему он не дает о себе знать?

— Значит, у него есть на то свои причины.

Какие, он знал. Но все еще колебался. Видя это, Анджей предложил компромиссное решение:

— Может, вы сами обратились бы к нему по этому делу?

Рокицинский покачал головой.

— Лично мне это было бы затруднительно. Чтобы точно установить местопребывание Кензеля, нужно много недель потратить на розыски, а то и месяцев.

— Может, объявление дать? — предложил Анджей.

— Боже тебя упаси! Вот уж, что называется, удружил бы ему! Подставил бы под удар человека, а он и в беду-то попал, может, только из-за преданности своей Левартам. Дай-ка руку.

Наморщив лоб и страшно нервничая, Рокицинский всерьез потребовал от Анджея поклясться, что он никому ничего не скажет о том, что сейчас услышит.

— Фамилия твоего Кензеля теперь Грелович, Ян Грелович. И живет он где-то под Сохачевом, недалеко от станции Мостники на железной дороге Познань — Варшава…

— Правильно! — перебив адвоката, радостно воскликнул Анджей.

Еще раз повторив, что дело это непростое, Рокицинский в заключение сказал:

— Придется тебе поселиться где-нибудь в окрестностях и с величайшей осторожностью начать о нем разузнавать.

Он позвонил, велел подавать ужин и позвать к столу сестру, которая после ареста жены переехала к нему, а тем временем еще раз вернулся к разговору о Кензеле.

— Обещай мне не расспрашивать его ни о чем и постарайся сделать все, чтобы его успокоить, — ведь он перепугается, убедившись, что его можно разыскать. Мне жаль беднягу!