Валтасаров пир. Лабиринт

Хаза молчал. В памяти вставали разные поступки Дубенского, и, отдавая себе отчет, на что тот способен, Хаза сдался, но в разговоры с ним вступать был не намерен: бешенство душило его, причиняя почти физическую боль. Он знал, облегчение ему принесло бы лишь одно, и ни о чем другом думать был не в состоянии. Дубенский между тем продолжал невозмутимо и вежливо:

— Помнишь, что было под Замостьем? Я предупреждал тебя, заранее зная, чем это кончится: не трогай уполномоченного, не зарься на его деньги. Но ты не послушался. И пришлось нам срочно сматываться, так как мы восстановили против себя население, а под Живцем нас сцапали, один ты уцелел и с тобой — касса. Так что нечего нос задирать!

Но Хаза и не думал задирать нос, он бормотал про себя проклятия, сжимая и разжимая свои толстые бесформенные пальцы, и упорно молчал, испытывая от этого удовлетворение. Не выдержал, лишь когда Дубенский стал распространяться о том, как он представляет себе их отношения:

— Буду твоим компаньоном. Располагая капиталом, буду контролировать предприятие. Заправлять будешь по-прежнему ты, потому что я ни черта в этом не смыслю. А после возвращения загляну к тебе.

— Убью! — выдавил сквозь стиснутые зубы Хаза.

Дубенский ничего не ответил. Не спуская с него глаз, он взял пальто и шляпу и, приоткрыв дверь на лестницу, сказал напоследок:

— Боже тебя упаси! Я оставил у своего исповедника письмо, в котором изложил насчет тебя кое-какие подробности, и просил его передать в органы госбезопасности, если со мной что-нибудь случится. Так что ничего ты мне не сделаешь, пальцем не тронешь. Наоборот, моим ангелом-хранителем будешь всю жизнь!

— Думаешь, в госбезопасности плакать станут, если я разделаюсь с тобой? — не стерпев, прошипел Хаза.

— Плакать, конечно, не станут, но они любят порядок и не позволят вмешиваться в их прерогативы. — И крикнул уже с порога: — Salut, vieux copain[7], на, держи! — Хаза услышал, как рядом со стулом упал какой-то предмет. — К чему это нелепое оружие таким друзьям, как мы с тобой?

Когда Хаза вылез из-под тахты, Дубенского след простыл, а на полу лежал обыкновенный невинный пугач. Действительно нелепость! Хаза поднял пугач и выбросил в окно на мостовую с пятого этажа. Но легче от этого не стало. Пугач был последней каплей, и уничтоженный Хаза протянул руку к бутылке. Выпил стопку, и тут на глаза ему попалась ваза куда вместительней, — несколько дней назад Анджей поставил в нее сирень. Цветы еще не завяли. Но Хазе было не до них, он выплеснул содержимое прямо на пол и, наполнив сосуд до краев, выпил залпом.

— Погоди, я еще укорочу ее, твою жизнь, какая бы она долгая ни была, — прохрипел он злобно.

* * *

Напевая мелодию, под которую танцевала улыбавшаяся ему девушка, Анджей вошел в квартиру и увидел пьяного Хазу без куртки, перевернутую тахту и в комнате страшный кавардак. Но, зная повадки своего приятеля, Анджей не придал этому особого значения.

— Что здесь такое? Оргии устраиваешь? — брезгливо спросил он.

— Не твоего ума дело! — огрызнулся Хаза.

Они молча привели комнату в порядок, и Анджей не спрашивал больше ни о чем. А когда пили чай, рассказал о концерте и заметил как бы между прочим, что будет подыскивать себе работу.

— На картине можно поставить крест. Надо заняться чем-нибудь, а то и свихнуться недолго.

Хаза слушал с безучастным видом. А когда Анджей попросил взаймы — сумму на этот раз солидную, отозвался со сдавленным саркастическим смехом:

— Ничего себе, подходящий выбрал момент! — и все твердил, захлебываясь от смеха: — Ничего себе, момент подходящий!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Проснувшись утром, Анджей нашел на полу возле себя записку.

«Я проигрался вчера в пух и прах, — писал Хаза, — поэтому и был не в своей тарелке. Придется теперь продать один грузовик. А это скоро не делается. Поэтому, если деньги нужны тебе срочно, послушайся моего совета, хотя, по-твоему, может, смешного. Сходи к дядюшке Конраду. Он — чудак, но денег тебе даст».

Анджей пожал плечами; совет был не смешон, а глуп. О дядюшке и его недоброжелательном, даже враждебном отношении к тем, с кем он был связан до войны, он достаточно наслушался и не имел ни малейшего желания безо всякой надежды на успех идти к нему и нарываться на неприятность. Оба прошлых свидания тоже не настраивали оптимистически. Однако, одеваясь, он еще раз пробежал глазами записку и за завтраком тоже. А перед уходом полез в карман, вытащил какую-то мелочь, — но это разве деньги… И решил попытать счастья.