Валтасаров пир. Лабиринт

Тогда-то и зашел разговор об Анджее Згерском, брате синьоры Кампилли, убитом в 1917 году, и о том, что мне сказал Весневич: будто после моего визита к кардиналу Травиа шансы Згерского на ореол святости резко поднялись, а кандидатура епископа Гожелинского отпала. Пожалуй, я сам направил разговор по этому пути. В тот вечер я не придал особого значения информации Весневича. Только теперь, после слов Кампилли о разных измерениях, меня поразило одно обстоятельство. Если все так и происходило на самом деле, то почему один кандидат сменил другого, какое измерение принималось тут в расчет? Услышав мой вопрос, Кампилли беспокойно заерзал в кресле, но, несмотря на это, после паузы ответил:

— Не знаю, какое измерение. Нет, этого я не знаю. Однако тебя не должно удивлять, что у нас все принимается в расчет, что план на текущий день пересекается с планом, обращенным к бессмертию. Твердо известно одно: каждый из этих планов действует в своей области, хотя всюду и всегда учитывается весь комплекс, все измерения и все планы, ибо ведомство, о котором мы говорим, можно уподобить искусственному мозгу, решающему одновременно сотни уравнений.

— Но так или иначе, независимо от всех этих сложностей, — сказал я, — ваша жена должна была пережить безмерно волнующие минуты, когда узнала, что в курии переменилась точка зрения.

— Она привыкла, — ответил он. — Такие перемены происходят не в первый и, я полагаю, не в последний раз.

— Ах, вот как! — удивился я.

— Колебания! Колебания! — сказал Кампилли. — Если надо слишком много учитывать, то легко растеряться и трудно принять решение. Конечно, когда до нас дошла весть о происшедшей перемене, мы обрадовались, прежде всего жена, в особенности потому, что в той области, с которой связаны ее надежды, давно царил застой.

Я, как эхо, повторил вслед за ним:

— Застой!

— Да, застой, — сказал он, раздраженный тем, что я его прерываю, и забыв, что совсем недавно употребил это слово применительно к моему делу. — Следовательно, мы обрадовались, но тотчас поразмыслили и пришли к выводу: скромность и спокойствие, спокойствие и скромность.

После паузы он продолжал:

— Поскольку ты дружески к нам расположен, прими как должное наш вывод. Мне важно, чтобы ты зря не называл фамилию нашего мученика, не говорил о его возрастающих возможностях и уж ни в коем случае о том, будто Травиа симпатична именно такая кандидатура. В нашем деле надо ко всему подходить с тактом, соблюдая осторожность.

И вдруг переменил тему.

— А у тебя что? — спросил он. — Когда ты получишь документ в Роте?

— Сегодня или завтра, но самое главное: звонил отец!

Я изложил в общих чертах содержание нашего телефонного разговора и передал сообщение о канонике Ролле. Я сказал, что отец сперва звонил на виале Ватикано и только потом, услышав, что я там не живу, в пансионат «Ванда».

— О, боже мой! — вскричал Кампилли. — Как охотно я поговорил бы с ним. Какая жалость! Я ничего не знал! По приезде из Остии я даже не заглянул домой. И вот такая новость!

— А что вы думаете относительно известия, которое сообщил отец? — спросил я. — Пожалуй, оно хорошее? Вы помните, это тот самый каноник…

Он перебил меня:

— Конечно. Ты однажды уже рассказывал о нем и о том, какую роль он сыграл в жизни отца. Подожди. Я соберусь с мыслями. — Он потянулся к чашке с кофе. — Да, — заявил он наконец. — Сообщение, вероятно, достоверное. Скажу даже больше: правдоподобное.

— Что это значит?

— Достоверное, — пояснил Кампилли, — ибо я вспоминаю, что в последнее время о Ролле стали говорить как о преемнике покойного Гожелинского. А правдоподобное, поскольку имя покойного больше не пользуется здесь таким авторитетом, как вначале. Отсюда стремление к перемене.

— Курса? — спросил я.

— Или хотя бы стиля. Не знаю. У меня слишком мало данных, чтобы высказывать точное суждение.

Я:

— Во всяком случае, у этого человека есть обязательства по отношению к моему отцу.

Он:

— Прежде всего по отношению к церкви.

Я:

— Ну и старый долг благодарности.

Он:

— Не всегда можно об этом помнить, если подымаешься на столько ступеней выше.

Высказав эту истину, Кампилли улыбнулся.

— Ну, не будем каркать, — продолжал он. — Ты говоришь, что он человек добрый и рассудительный. Следовательно, у твоего отца одним шансом больше. Разумеется, уже в Торуни. После того как в Риме наконец примут решение.

— Лишь бы его в конце концов приняли! По временам меня одолевает страх, мне кажется, будто все, что теперь происходит, это только игра на промедление.

— Боишься, что уедешь ни с чем?

— Вот именно!

— Ах нет, невозможно. Это было бы слишком просто. Недостойно курии.

— Почему же все так затягивается?

— По многим причинам! Потому, что возникают новые точки зрения! Потому, что природа их разнообразна. А поэтому трудно прийти к окончательному выводу.

Он поглядел на часы. Удивился. Было больше двенадцати.