Валтасаров пир. Лабиринт

У меня осталось еще два дня. Предпоследний и последний день работы курии. В первый из них, за час до завтрака, меня будит стук в дверь: к телефону! Накидываю халат, причесываюсь. Это длится мгновение, но камерьере за дверью не терпится, она снова стучит. Выхожу в коридор, и тогда она мне сообщает, что звонит междугородная. Подношу к уху трубку. Звонят из Польши. Отец!

— Это я! — кричу. — Здравствуйте, отец! Как я рад!

Я говорю чистую правду, хотя к моей радости примешиваются укоры совести, и я боюсь упреков, потому что так долго не писал.

— Вы получили мое последнее письмо? — глупо спрашиваю я.

— Нет. Уже две недели от тебя нет писем!

Объясняю, почему оборвалась наша переписка. Осторожно подбираю слова, так как знаю, что отец будет волноваться, хотя главные трудности преодолены.

— Мы топтались на месте. Поэтому я и не отзывался, со дня на день ожидал, когда смогу сообщить что-нибудь конкретное. Едва только это оказалось возможным, я тотчас написал.

— Мне знакомы такие вещи, — слышу я голос отца. — Знаком этот порядок.

Затем я перехожу к информации, содержащейся в письме, которое он не получил. Он одобряет метод, предложенный Кампилли и утвержденный монсиньором Риго. С первого слова отец понимает, в чем тут суть.

— Чудесно, — говорит он. — Это положит конец моему делу.

— Жаль только, что хлопоты заняли столько времени, — говорю я. — Догадываюсь, как дорого для ваших нервов обошлось ожидание.

— Не важно. Я вооружился терпением.

— Во всяком случае, хорошо, что вы позвонили, отец. Теперь вы можете быть более спокойны.

Тогда он:

— Я не за тем звоню. Скажи, ты в Риме не слышал, кого прочат в преемники Гожелинского?

— Нет.

— А у нас считают твердо решенным, что назначение получит каноник Ролле.

— Вот здорово! — говорю я, памятуя о дружбе отца с каноником. — Если это верно, я зря ездил в Рим!

— О нет, Рим — это Рим! К тому же неизвестно, насколько достоверно то, о чем я тебе говорю. Попросту так говорят здесь люди, обычно хорошо осведомленные.

— А как само заинтересованное лицо? Что он говорит?

— Со дня смерти Гожелинского каноник Ролле находится в Познани, которой, если ты помнишь, подчинена наша епархия. Самый этот факт дает повод для размышлений. Во всяком случае, сразу же сообщи Кампилли относительно Ролле. Такая информация может иметь кое-какое значение.

— Конечно, сообщу, если вы того хотите, отец. Только это мало что даст: Кампилли сегодня во второй половине дня уезжает в Абруццы.

Отец на это:

— Знаю. Я разговаривал с его слугой. Сперва я позвонил на виллу Кампилли — ты ведь писал, что там живешь. А слуга дал мне номер телефона твоего пансионата…

Нужно было разъяснить положение, и я произнес еще несколько слов, разумеется, далеких от правды и соответствующих версии, выгораживавшей Кампилли: дом закрыли на лето, и даже сам Кампилли ночует не в римской вилле, а в Остии. Наконец последний вопрос отца:

— А когда ты получишь для меня документ?

— Сегодня после полудня, а самое позднее завтра с утра. Я поддерживаю постоянный контакт с секретариатом монсиньора Риго, и меня торжественно заверили, что я получу документ прямо в руки.

— Ну, так спасибо за все, и как только он будет у тебя в руках, дай телеграмму, сынок. Приветствуй от моего имени Кампилли и до свидания!

— До свидания! До свидания!

Я вернулся в комнату, оделся, позавтракал, и — в город. Ролле я знал, он человек рассудительный и в большом долгу перед отцом, — ведь без его помощи каноник не справился бы в тот период, когда ему пришлось управлять курией. Если бы действительно назначили Ролле, он с легким сердцем принял бы римский документ, восстанавливающий права человека, обиженного покойным Гожелинским именно за то, что он старался помочь нынешнему епископу. В такого рода делах позиция нового епископа имела неоценимое значение для отца: ведь случается, что и в куриях саботируют волю Рима. А так документ и воля нового епископа были в полной гармонии. Взвесив все это, я обрадовался. Только я предпочел бы уже иметь документ в кармане.

На площади Вилла Фьорелли я сажусь в автобус. Он идет отсюда прямо за Тибр, с остановкой на мосту Гарибальди, в двух шагах от острова, где находится больница святого Варфоломея. Возле моста в киоске с фруктами я купил Малинскому на прощанье корзинку с персиками, а в парфюмерном магазине, по пути, флакон лавандовой воды. С этими покупками я забежал в больницу только на минутку. Попрощались мы очень сердечно.

Времени впереди было много, по мере того как приближался момент отъезда, мне все сильнее хотелось узнать тот Рим, который я вскоре собирался покинуть.