Валтасаров пир. Лабиринт

На следующий день, еще утром, я вернулся в Рим. Встал я, как обычно, уложил свои вещи в сумку и вместе с Пиоланти отправился на вокзал. Я был благодарен ему за гостеприимство, и мне было тяжело с ним расставаться. В поезде я еще раз попытался уговорить его пойти со мной в Ватиканский музей. Тщетно. Пиоланти тоже было жаль расставаться со мной. Я чувствовал это. В вагоне он сел в угол, то и дело поглядывал на меня оттуда и печально улыбался. Всякий раз при этом он молча кивал своей большой рыжеватой головой, но ни пообедать со мной, ни пойти в музей не захотел. На первом я не настаивал, помня, по каким соображениям он всегда отказывается посещать рестораны. Однако музей — иное дело. Да и причины, по которым он отказывался сопровождать меня, оказались совсем другого порядка. Так как я от него не отставал, то в конце концов ему не без труда удалось их изложить. Сперва он признался, что привык ежедневно бывать в библиотеке и без обычной порции чтения чувствовал бы себя плохо. А затем эту психологическую мотивировку подкрепил другой, более существенной. Оказалось, что через несколько дней библиотека вместе со всеми другими ватиканскими учреждениями, как и каждый год в это время, закрывает свои двустворчатые двери на целых шесть недель.

— Вы хотите насытиться разными мудрыми текстами на шесть недель вперед? — спросил я.

— Даже не в том дело, — ответил он. — Но перед большими каникулами в курии принимают множество решений. Я хочу быть готов на тот случай, если курия предложит мне вернуться в мой приход. А я еще многое не успел проштудировать.

Я выглянул в окно и увидел разбегающиеся рельсовые пути. Стационе Термини. Стремительно пронесся экспресс, шедший в противоположном направлении. Длинные синие вагоны — значит, поезд дальний, или, точнее, международный. Он промелькнул, грохоча, и исчез, напомнив мне, что и я через несколько дней в Венеции или в Удино сяду в такой же поезд и помчусь назад в Польшу. Я пожалел, что момент этот уже так близок. Но, быть может, меня встревожил не только вид мчащегося поезда и мысль о скором отъезде. Я все еще был в обиде на Ватиканскую библиотеку, не позволившую мне закончить мою работу. Упомянув о библиотеке, Пиоланти задел мое больное место, до такой степени чувствительное, что, несмотря на всю нашу дружбу, я никак не смог искренне огорчиться из-за того, что библиотека вскоре закроется для всех.

Заскрежетали тормоза. Раз, другой, третий, десятый. Наконец — в окнах тень. Это мы из залитого солнцем пространства въехали под широкий навес над перроном. Я взял сумку. Пиоланти протянул мне руку.

— Спасибо за компанию, — сказал он.

— Да за что меня благодарить! — ответил я. — Это я должен выразить вам самую искреннюю и глубокую благодарность. Мне хотелось бы поддерживать с вами связь. Вернувшись домой, я напишу вам.

Мы стояли посредине купе, загораживая дорогу нашим попутчикам. Поэтому мы вышли в коридор, а затем на перрон. Здесь мы снова обменялись рукопожатием, таким же крепким и продолжительным, как и все предыдущие. Раньше, в коридоре и в купе, мы сократили церемонию прощания потому, что на нас напирали люди, теперь ее оборвал сам Пиоланти.

— Что касается писем, — сказал он, — лучше пока не пишите. Если я вернусь в мой приход, люди там темные, письма из-за железного занавеса могут вызвать нежелательные толки. Но вы как-нибудь за меня помолитесь, как и я за вас, хотя вы, кажется, не очень в бога веруете, а я после всего, что случилось, не очень ему мил. Все-таки вздох, обращенный к нему, всегда останется вздохом. А теперь поспешите и используйте каждое мгновение своего последнего дня в Риме. А я пойду помаленьку, у меня как-никак есть время.

Но он проводил меня до такси. Я больше не предлагал подвезти его, зная наперед, что ничего не добьюсь. Прежде чем машина сразу за вокзалом свернула влево, мы еще помахали друг другу рукой. За углом — улица Джолитти, арка Порта Маджоре, фронтон собора святого Креста Иерусалимского, дорога, по которой я столько раз ездил на всех видах транспорта, и наконец — виа Авеццано, пансионат «Ванда».

Звоню. Мне открывает камерьера с возгласом:

— Ах, синьор профессор! Где вы пропадали столько времени?

До сих пор, обращаясь ко мне, она довольствовалась титулом «доктор». Я не возражал, зная местный обычай, по которому все титулуют друг друга, не разбирая, есть к тому основания или нет. Впрочем, что касается камерьеры, то она вообще разговаривала со мной крайне редко. Мое произношение и мой синтаксис пугали ее, вызывая на ее лице беспомощную гримасу. Помня об этом, я стараюсь строить простые фразы и задавать несложные вопросы.

— Так, немножко путешествовал, — отвечаю я. — Дома ли синьора Рогульская?

— Нет, она в больнице.

— А синьор Шумовский?

— Ездит по Риму с туристами.

— Ну, может быть, есть синьора Козицкая?

— Тоже в больнице. Все вернутся к обеду. Не подождете ли, синьор профессор?

— Увы. Я очень спешу. Передайте от меня всем сердечный привет. Я только возьму чемодан и тут же умчусь.

Она не двигается с места.

— Господа будут очень, очень огорчены!