Он обернулся, замер. Уронил сумку, мольберт и холст, шляпа слетела, он сделал несколько шагов ко мне, протянув руку, словно хотел дотронуться до меня на расстоянии.
— Не делай глупостей, Маргарита, оно того не стоит. Я твой друг, ты же знаешь.
— Это неправда, вы бросаете меня.
— Я должен жить своей жизнью, я не тот мужчина, который может завести семью. Тебе нечего ждать от меня.
— Я только хочу, чтобы мы жили вместе.
Винсент был уже рядом и улыбался с грустным видом.
— Я очень хотел бы любить тебя так, как ты достойна, чтобы тебя любили, но ты просишь о невозможном.
— Без вас жизнь не стоит того, чтобы ее прожить.
— Умоляю, Маргарита, постарайся понять. Я думал, что ты уехала, что я для тебя ничего не значу, я ждал, но не получил от тебя ни слова, ничего. Я не знал, что делать. Сказал себе, что ты тоже поняла, что нам не быть вместе, и решила отдалиться, я подумал, что это к лучшему. Что у нас был прекрасный роман, но он должен закончиться. Понимаешь? Ты навсегда останешься моим другом. Мы еще увидимся. Нас будет связывать то, что между нами было и о чем будем знать только мы. Ты всегда будешь моим маленьким подсолнышком.
— Нет, Винсент, все кончено, без вас жизнь не имеет смысла.
Мы остались стоять лицом к лицу. Сколько времени? Сегодня я уже не могу сказать, его глаза проникали в глубины моей души и сердца, они пронзали меня. Я ждала, что он мне улыбнется, бросит соломинку, за которую я могла бы ухватиться, скажет, что в конечном счете не так уж все безнадежно, что, наверно, можно попробовать, я готова была согласиться на что угодно, если б он дал мне хоть один, самый ничтожный шанс. Моя рука чуть дрожала, палец застыл на курке. А потом Винсент бросился на меня, схватил за руку и попытался вырвать револьвер. Я сопротивлялась как могла, борьба была короткой и неравной. И раздался выстрел. Вспышка, которая положила конец этой невероятной схватке. Винсент отступил, поднес руку к животу, на рубашке проступило пятно крови. Ошеломленная, я застыла в ужасе. Он опустился на одно колено, прижав кулак к животу. С огромным усилием поднялся.
— Быстро ступай домой. Я вернусь на постоялый двор и позабочусь о себе. Вроде ничего серьезного.
Спотыкаясь, он побрел в сторону деревни. Какое-то время я провожала его взглядом, потом заметила, что он бросил мольберт, сумку и холст, и, как помню, сказала себе, что если он оставил свою картину в дорожной пыли, значит ему очень плохо.
Подсолнух в небе начинает корчиться от боли и вращаться, как юла, его лучи выплясывают жуткую сарабанду, он ослепляет, я чувствую, как меня охватывает волна жара, мне кажется, я плавлюсь, не могу дышать, тело сотрясает дрожь, земля начинает раскачиваться, все кружится. Потом подсолнух взрывается вспышкой света, и я теряю сознание.
Что было дальше? Это рассказал мне брат, и отец тоже, но с ним пришлось сражаться несколько месяцев, вырывая каждую подробность, как колючий шип. Аделина Раву, верная себе, меняла свой рассказ всякий раз, как мы встречались, в зависимости от того, что она услышала или где-то прочла, однако только самая первая ее история отражает в действительности то, что она видела на постоялом дворе своего отца и что доверила мне несколько дней спустя, еще не отойдя от потрясения. Она не могла такое придумать, да и другие свидетели тайком поделились со мной, что и дало возможность восстановить мозаику тех черных дней.
После двух дней летаргии, прошедших после кораблекрушения, я вынырнула на поверхность, но была еще не в состоянии столкнуться с правдой. Обессиленная, в глубоком шоке, не произнося ни слова, я неделю смутно представляла себе происходящее, неспособная проглотить ни крошки, почти без пульса, колеблясь между адом и светом, и потребовались совместные усилия отца и Луизы, чтобы привести меня к благополучному исходу.