Вальс деревьев и неба

— Ты права, вот уж чего совсем не нужно, я не хочу обременять себя ни женой, ни ребенком, такая жизнь невыносима и для художника, и для его семьи. Все мои друзья на сегодняшний день — пленники и несчастные люди. Ты должен быть волен встать с первыми лучами солнца и вернуться, когда пожелаешь, отчитываясь только перед твоим полотном, но знаешь, если ты не освободишься от самого себя, то рискуешь писать одну мазню.

Его улыбка исчезла, он смотрел сквозь меня, словно я прозрачная. Запыхтел трубкой, та погасла. Он раскурил ее снова.

— Почему ты мне это сказала? — спросил он.

— Я хочу, чтобы вы все знали обо мне: кто я, что у меня на сердце, и что я скрываю ото всех, и чего я хочу тоже.

* * *

Письмо Винсента к Тео, лето 1887 г.

«Что до меня, то я понемногу теряю охоту жениться и иметь детей, хотя время от времени мне становится грустно при мысли, что такое желание исчезло у меня в тридцать пять лет, когда все должно быть наоборот. Иногда я прямо-таки испытываю ненависть к этой проклятой живописи. Ришпен[39]говорит: „Любовь к искусству убивает подлинную любовь“.

* * *

Вчера я была девственницей, сегодня уже нет. Я представляла себе неудержимое опьянение, головокружительный вальс, ждала, что меня унесет буря, заставляющая терять голову и забывать про земное притяжение, а тело будет снедать жаркая лихорадка, подобно одному из тех лесных пожаров, которые превращают стволы деревьев в живые факелы. А оказалось, это просто больно, тягостно и неприятно. Даже противно. Не понимаю, по какой причине вокруг этого нудного дрыганья развели столько шума. А если кому-то угодно млеть от подобных выкрутасов, то, по мне, это преувеличение и вранье. Г-н Золя ввел меня в заблуждение своими намеками, полными тайны и страсти. Он и многие другие. И уж точно, любовнице здесь надеяться не на что.

К счастью, объятия длились недолго. Теперь, по крайней мере, я женщина, а Винсент получил свое удовольствие, но он не из тех, кто проявляет свои чувства или нежность. В конце мы так и остались лежать, прижавшись друг к другу, как два любовника, и чувствовать его рядом, такого довольного, ощущать его дыхание, биение его сердца — в этом и была моя единственная радость; он погладил меня по щеке, назвал "мое маленькое подсолнышко", странное любовное прозвище, он повторил его два раза, и так задушевно, что меня это волнует до сих пор. Спросил, хорошо ли мне было, я не хотела его разочаровывать, и мой ответ, казалось, окончательно его удовлетворил, потом поднял голову и показал мне на тучи, которые неслись в слуховом окошке. Я видела по его глазам, улыбке, руке, протянутой мне, чтобы помочь подняться, по той предупредительности, которую он проявил, отряхивая на мне платье, что он сейчас создал между нами невидимую связь, которая не прервется никогда. Я отдала ему самое дорогое свое достояние, и он это осознавал. Это будет нашим секретом. С этого момента я его жена. Навсегда. На всю нашу жизнь. Я единственная, кто его понимает, кто любит его за то, кем он является, и за то, что он делает. И он знает, что может положиться на меня, что я все для него сделаю. Он научит меня писать, а я буду помогать ему всеми силами. Он самый великий художник со времен Рембрандта.

* * *

Письмо Винсента к Тео, 4 июня 1890 г.

"Пока что живу по принципу: "Лишь бы день до вечера", — сейчас такая дивная погода. Самочувствие тоже хорошее. Ложусь спать в 9, но встаю почти всегда в 5 утра. Надеюсь, ты понимаешь, как приятно после долгого перерыва вновь почувствовать себя самим собой. Надеюсь также, что такое состояние не окажется слишком кратковременным. Во всяком случае, сейчас, работая кистью, я чувствую себя куда уверенней, чем до отъезда в Арль. Г-н Гаше уверяет, что все идет превосходно и что он считает возобновление приступов очень маловероятным".

* * *