Вальпургиева ночь

Сережа Клейнмихель, еще вполне юный, сидит на койке почти недвижимо, иногда сползая вниз, постоянно держится за сердце. В царапинах и лишаях, со странным искривлением губ. На соседней койке Коля и кроткий старичок Вова держат друг друга за руку и покуда молчат. Коля то и дело пускает слюну, Вова ему ее утирает. Пока еще лежит, с головой накрытый простыней в ожидании «трибунала», комсорг палаты Пашка Еремин. На койке справа — Хохуля, не подымающий век, сексуальный мистик и сатанист. Но самое главное, конечно, в центре: неутомимый староста третьей палаты, самодержавный и прыщавый Прохоров и его оруженосец Алеха, по прозвищу Диссидент, вершат (вернее, уже завершают) судебный процесс по делу «контр-адмирала» Михалыча.

Прохоров. Если бы ты, Михалыч, был просто змея, — тогда еще ничего; ну, змея как змея. Но ты же черная мамба, есть такая южноафриканская змея — черная мамба! — от ее укуса человек издыхает за тридцать секунд до ее укуса! На середку, падло!..

Толстый оруженосец полотенцем скручивает «контр-адмиралу» руки за спиной. Поверженный на колени, тот уже не рассчитывает ни на какие пощады.

Как тебе повезло, педераст, дослужиться до такого неслыханного звания: контр-адмирал ГПУ? Может, ты все-таки боцман ГПУ, а не контр-адмирал?

Алеха. Мичман, мичман, я по харе вижу, что мичман!..

Прохоров. Так вот, мичман, мы тут с Алехой подсчитали все твои деяния. Было бы достаточно и одного… Первого сентября минувшего года ты сидел за баранкой южнокорейского лайнера?.. Результат налицо — Херсонес и Ковентри в руинах… Удивляет одна лишь изощренность этой акции: от всех его напалмов пострадали только старики, женщины и дети! А все остальные… а все остальные — словно этот холуй над ними и не пролетал!.. Так вот, боцман: к тебе вопиют седины всех этих старцев, слезы всех сирот, потроха всех видов — к тебе вопиют! Алеха!

Алеха. Да, я тут.

Прохоров. Так скажи мне и всему русскому народу, когда этот душегуб был схвачен с поличным за продажею на Преображенском рынке наших Курил?

Алеха. Позавчера.

Михалыч (мычит). Неправда все это, позавчера я был здесь, никуда из палаты не выходил, все свидетели, и медсестричка Люся кормила меня пшенной кашей с подливкой…

Прохоров. Это ничего не значит. Сумел же ведь ты, говнюк, за день до этого, не выходя из палаты, осуществить электронный шпионаж за бассейном Ледовитого океана? Материалы предварительного следствия лгать не умеют. Сам посуди, сучонок, вообрази, что ты не адмирал, а страница материалов предварительного следствия, — мог бы ты солгать?

Михалыч. Ни… никогда.

Прохоров. Итак, мы в клубе знатоков: что? где? когда? почему? Так почем нынче Курильские острова? Итуруп — за бутылку андроповки в рассрочку? Кунашир — почти совсем за просто так…

Михалыч напрасно пытается что-то в свое оправдание мычать.

Мало того, этот боцман имел намерение запродать ЦРУ карту питейных точек Советского Союза. И попутно — нашу синеглазую сестру Белоруссию — расчленить и отдать на откуп диктатору Камеруна Мише Соколову…

Стасик(фланируя мимо, как обычно). Да. За такие вещи по таким головкам не гладят. Я предлагаю: снять с него штаны и пальнуть из мортиры…

Прохоров. Стоп. Я еще не все сказал. У этого пса-мичмана было еще вот такое намерение: поскольку продавать ему было уже нечего — он сумел за одну неделю пропить и ум, и честь, и совесть, — он имел намерение сторговать за океан две единственные оставшиеся нам национальные жемчужины: наш балет и наш метрополитен. Все уже было приготовлено к сделке, но только вот этот двурушник немножко ошибся в своих клиентах с Манхэттена. Когда с одним из них он спустился в метрополитен, чтобы накинуть нужную цену, — этот бестолковый коммерсант-янки решил, что перед ним — балет. А когда тот привел его в балет…

Всеобщий гул осуждения.

Пашка! Комсорг! Сбрось с себя простыню, не бойся, сегодня судят не тебя. Скажи свое слово, товарищ!..

Пашка. Да очень просто: почему этого удава наша держава должна еще бесплатно лечить? По-моему, надо отдать его на съедение Витеньке!..