Валис. Трилогия

Великолепный перевод Лоуренса Биньона. Затем Скерилло Гранджент комментирует это место: «Бог есть Вселенская Книга». На что другой комментатор, я забыла его имя, отвечает: «Это платоническое представление». Платоническое или же нет но это та последовательность слов, что придала мне форму, сделала меня тем, что я есть: это мой источник, такое видение и описание, такой взгляд на конечное. Да, я не называю себя христианкой, но я не могу забыть это видение, это чудо. Я помню ту ночь, когда прочла заключительную песнь «Рая», прочла ее — прочла ее правильно — впервые. У меня ныл зуб, и боль была просто невыносимой, так что я всю ночь пила неразбавленный бурбон и читала Данте, а в девять часов утра поехала к дантисту — не позвонив заранее, не договорившись о приеме — и вся в слезах предстала перед доктором Дэвидсоном, потребовав, чтобы он сделал хоть что–нибудь… Что он и сделал. Поэтому–то эта финальная песнь и произвела на меня и внутри меня такое глубокое впечатление. Она ассоциируется с ужасной болью, длящейся часами, ночью, когда и поговорить–то не с кем. После этого я и пришла к собственному постижению конечного — не к формальному или официальному, но все же.

Через муки, через боль

Зевс ведет людей к уму,

К разумению ведет.

Неотступно память о страданье

По ночам, во сне, щемит сердца,

Поневоле мудрости уча.

Небеса не знают состраданья.

Сила — милосердие богов. [95]

Или как там? Эсхил? Уже и забыла. Один из трех, кто писал трагедии.

Это я к тому, что могу сказать со всей искренностью, что для меня момент величайшего понимания, когда я наконец постигла духовную реальность, пришел с экстренным промыванием корневого канала зуба, когда я два часа сидела в кресле зубного врача. И двенадцать часов пила бурбон — весьма скверный к тому же, — читала Данте, без всякого прослушивания музыки или приема пищи — я просто не могла есть, — и страдала. Но оно того стоило, я никогда этого не забуду. И я действительно не отличаюсь от Тимоти Арчера. Книги для меня тоже реальные и живые. Из них исходят человеческие голоса и принуждают меня к согласию, так же как, по словам Тима, Бог принуждает нас к согласию на мир. После подобного пережитого страдания вы никогда не забудете, что делали, видели, думали и читали той ночью. Я ничего не делала, ничего не видела, ни о чем не думала. Я читала, и я запомнила. Ведь я не читала той ночью комиксы про Говарда Дана, или Легендарных Кошмарных Психованных Братьев, или П***енку. Я читала «Божественную комедию» Данте, от «Ада» через «Чистилище», пока в конце концов у меня не поплыли перед глазами трехцветные круги света… и не настало девять часов утра, когда я смогла сесть в свою бл***ую тачку, ворваться в утренний поток и затем в кабинет доктора Дэвидсона, плача и ругаясь на чем свет стоит всю дорогу, не позавтракав, даже не выпив чашечку кофе, воняя потом и бурбоном — вот уж действительно запашок, приведший в изумление секретаршу в приемной.

Поэтому для меня в определенном необычном смысле — по определенным необычным причинам — книги и реальность слиты. Они объединились через одно происшествие, одну ночь моей жизни: моя интеллектуальная жизнь и моя практичная жизнь соединились — нет ничего реальней зуба с инфекцией — и соединились так, что уже никогда больше не разделялись полностью. Если бы я верила в Бога, то сказала бы, что той ночью он показал мне нечто. Он показал мне полноту: боль, физическая боль, капля за каплей, и затем, как его чудовищное милосердие, пришло понимание… И что же я поняла? Что все это реально — и воспаленный нерв, и промывание корневого канала, и, не больше и не меньше:

Три равноемких круга, разных цветом.

Один другим, казалось, отражен…

Так Данте увидел Бога как Троицу. Большинство людей, пытающихся прочесть «Комедию», увязают в «Аду» и принимают его видение за видение комнаты страха: люди головой из дерьма, люди головой в дерьме. И еще ледяное озеро (предположительно арабское влияние — это описание мусульманского ада). Но то лишь начало путешествия, все только начинается. В ту ночь я прочла «Божественную комедию» от начала до конца и затем вылетела на улицу к доктору Дэвидсону, и больше уже не была прежней. Я так и не вернулась к той, каковой была до этого. Поэтому–то книги тоже реальны для меня. Они связывают меня не только с другими умами, но и с видением других умов, с тем, что эти умы постигают и зрят. Я вижу их миры так же, как и свой собственный. Боль, плач, пот, вонь и дешевый бурбон «Джим Бим» были моим адом, и отнюдь не воображаемым. То, что я читала под заголовком «Рай», для меня раем и было. Это триумф видения Данте: реальны все сферы — не менее, чем другие, и не более, чем другие. И они переходят одна в другую посредством того, что Билл называл «постепенным приращением», и здесь это действительно подходящий термин. И во всем этом есть гармония, ибо, подобно сегодняшним автомобилям по сравнению с машинами тридцатых годов, резких переходов не существует.