Валиханов

Под влиянием мифа о реакционности Достоевского биографы Валиханова взяли за правило трактовать их дружбу с оговорками. И кому-то казалось непреложной истиной, что, поскольку мировоззрение Дурова было лучше, революционней, чем мировоззрение Достоевского, то, следовательно, Дуров повлиял на формирование прогрессивных взглядов Чокана Валиханова гораздо сильнее. Но все это от лукавого.

Чокан по приезде в Петербург узнал о неуспехе «Села Степанчикова», читанного ему Достоевским в Семипалатинске. Некрасов не принял «Степанчиково» в «Современник», и тут, на взгляд Чокана, могли сыграть свою роль верноподданнические стихи, пересланные когда-то в Петербург при его участии. Неужели в «Современнике» не способны понять, каковы были обстоятельства? Литературный хабар вскоре вынес в толпу фразу, будто бы сказанную Некрасовым: «Достоевский вышел весь». Это сейчас литературоведы могут ставить под сомнение, сказал ли Некрасов на самом деле такие беспощадные слова. Сейчас исследователи могут объективно разобраться — да и то объективно ли? — в странных, по определению самого Достоевского, отношениях между ним и Некрасовым, а также в прочих литературных битвах того времени, в страстях и пристрастиях 60-х годов, когда — а это уж извечная русская черта — с наибольшей яростью схватывались не исторические противники, а те, кто для нас, потомков, стоит рядом — ив пашем чувствовании себя наследниками прошлого, и вполне реально, зримо, на книжных полках.

Достоевский вместе с братом, с Михаилом Михайловичем, решил издавать свой журнал. У Некрасова — «Современник», у Достоевских — «Время». Чокану понятен вызов. В собственном журнале, начавшем выходить в 1861 году, Достоевский печатает роман «Униженные и оскорбленные», а затем «Записки из мертвого дома», главы которых первоначально появились в еженедельной газете «Русский мир».

Бывая у Достоевских, Чокан познакомился с программой журнала «Время», с идеей примирения западников и славянофилов. Достоевский верил в возможность для России иного пути, чем изведанный русской мыслью западный путь развития. Для той поры идея вполне конкретная, земная. Семенов сражался в редакционной комиссии за то, чтобы Россия не встала на западный путь капиталистического развития, ведущий к обращению всех земель в частную собственность, а шла своим путем неотчуждаемого земледелия. Идея иного пути для России владела и Чернышевским, верившим свято в крестьянскую общину.

В литературе Достоевский готовился начать борьбу за независимость от авторитетов, сразиться со всеми — и с «Русским вестником», и с «Современником», и с презренными «Отечественными записками». По Достоевскому, все идеи, все мнения должны иметь право на существование. Лишь бы они не сделались орудием в руках золотой посредственности, претендующей на первенство. Главный враг Достоевского — высокомерная ординарность, паразитирующая на литературных противоречиях и недоразумениях. В сущности, он первый в русской литературе объявил войну посредственности, и ему первому она отомстила, его преследовала всю жизнь упорно, изобретательно и притом нередко с самых передовых позиций.

Достоевский вернулся в литературу «Записками из мертвого дома». Вот оно, писательское предвидение! Сидя в богом забытом Семипалатинске, отказаться от всякой мысли о романе про каторгу и дать читателю записки, дать наивысшую правду, дать книгу, которая, по определению Герцена, всегда будет красоваться над выходом из мрачного царствования Николая, как надпись над входом в ад.

Все трещины в русской жизни проходили через сердце Достоевского. Он первый почувствовал и сказал, что мир колется не аккуратненько пополам, а в разных направлениях — и колется неровно, с зазубринами. Он болел душой за судьбу молодого поколения, заставившего общество прислушиваться к нему, внушившего одним великие надежды, а другим жутчайший страх. Кружок студентов-сибиряков благодаря Чокану больше раскрылся Достоевскому, чем другие тогдашние землячества. В программе сибиряков для Достоевского сразу стало абсолютно неприемлемым утверждение, что преступники, которых заковывают в кандалы и гонят под конвоем через всю Россию на восток, за Урал, в Азию, — это отбросы общества. Нет, никоим образом не отбросы, не мразь. Поверим народу, который зовет острожника несчастненьким. Поверим девочке, которая, сама нуждаясь, подала арестантику полкопеечки. У вас в Сибири за стенами острогов гибнут даром могучие силы, гибнут ненормально, незаконно, безвозвратно! Достоевский читал в сибирском кружке именно эти страницы «Записок из мертвого дома»: «…ведь этот народ необыкновенный был народ. Ведь это, может быть, и есть самый даровитый, самый сильный из всего народа нашего. Но погибли даром могучие силы, погибли ненормально, незаконно, безвозвратно. А кто виноват?

То-то, кто виноват?»

Этот — второй главный — вопрос отзывался в сердце Чокана глубоким чувством вины перед своим народом, перед Степью, где тоже гибнут даром могучие силы, где в «сверленые горы» попадают самые смелые, самые даровитые…