Валентин Серов

Один из них назывался «Виды на урожай 1906 года»: на голом пригорке среди клочков стерни вместо копен — пирамидки винтовок с примкнутыми штыками, кругом ни души, легкие белые облачка плывут по серому, словно запыленному небу. А на обороте этой карикатуры другая: «После усмирения» — карикатура на самого Николая II.

Карикатура была совершенно недвусмысленным обвинением царя в кровавых злодеяниях этого года. Где-то вдалеке остановилась карета, запряженная парой лошадей. Из нее вышел царь и мимоездом (на теннис или с тенниса — под мышкой ракетка) направился к солдатушкам, чтобы наградить их за усмирение. Между каретой и шеренгой солдат — ряды аккуратно сложенных трупов. Переступая через них, царь несет в вытянутой руке георгиевский крест герою усмирения. Здесь каждая деталь говорит, и говорит удивительно громко, так что даже трудно понять, кого больше ненавидит художник: тщедушное ничтожество — царька, пьянчужку и чревоугодника, с его ракеткой и георгием, или солдат — героев усмирения, с их ненавистной тупостью, которая прет наружу отовсюду и выражается столько же в идиотических физиономиях, в надетых по уставу лихо фуражках, сколько и в задах, над которыми топорщатся так же лихо по уставу заправленные гимнастерки. Ах, сколько ненависти вложил художник в эти гимнастерки: в их складках рабья покорность, тупая, ненавистная. Здесь та же ненависть к покорности и тупости, которая была в «Наборе» и в «Солдатушках». А обратите внимание на руку солдата, она — тоже по уставу — вытянута в струну, она одеревенела. И рукав очерчен совершенно ровной, чуть не по линейке линией. И в этой линии тоже тупость, и к ней тоже ненависть.

Эта карикатура — закономерное явление для Серова после всех впечатлений и переживаний последних полутора лет — с начала японской войны. Она не представляет собой случайного взрыва ярости, ибо существуют по крайней мере два варианта ее. И настроение ее не ново. Ново лишь то, что на ней появляется царь. Но и это, конечно, обдумано очень хорошо.

Серов идет в своей карикатуре значительно дальше всех карикатуристов, затрагивавших царя. И у Гржебина и у Билибина — аллегории; но даже за них они поплатились арестом. У Серова — его величество собственной персоной. Серов и здесь остается реалистом. Он не желает никаких маскировок, он, как всегда, предельно откровенен.

А ведь было время, и совсем недавнее, когда Серов, в общем, неплохо относился к царю. Он писал портрет Николая, когда тот был еще великим князем — наследником престола государства Российского. Это был тот самый групповой портрет царской семьи, который Серов исполнил для зала дворянского собрания в Харькове. Огромное полотно изображало всю августейшую семью: мужиковатый Александр III с окладистой бородой, повисшая на его руке императрица и их дети. Эту работу «устроил» Серову Репин.

Сейчас стоит рассказать о ней подробнее. В 1892 году недалеко от Харькова, на станции Борки, произошло крушение императорского поезда, но господь смилостивился, и царская семья отделалась легким испугом: государей доставили в Харьков, где харьковские дворяне имели удовольствие принимать царскую фамилию. Сие из ряда вон выходящее событие должно было быть запечатлено масляными красками на полотне, коему предстояло навеки украсить собой зал дворянского собрания города Харькова. Устроители обратились к Репину; он порекомендовал Серова. Серов дал согласие. В этом году у него родился сын и нужны были деньги. С тех пор он стал одним из придворных живописцев.

Отношения с двором сложились у Серова сложные и неровные. Первое упоминание в письме Серова о царе поражает. Оно относится еще к 1889 году. Тогда он с матерью тщетно пытался добиться постановки «Юдифи» и издать критические работы отца. Последнее удалось сделать только после того, как двор пожертвовал необходимую сумму на издание сочинений бывшего присяжного музыкального критика. И Серов пишет Остроухову, с которым делился тогда всеми перипетиями этой истории: «У нас с мамой великая радость, представь — государь жертвует 3000 рублей на издательство критик отцовских. Государь мне всегда нравился. И теперь я наивернейший подданный его. Труды и хлопоты мамины не пропали, значит, даром. „Юдифь“ хоть и не пойдет, зато критики будут издаваться, и то хорошо».

История с заказом портрета произошла три года спустя, и можно предполагать, что заказ этот был Серову не очень неприятен.

Но уже первое столкновение с государем, который «всегда был симпатичен», резко меняет мнение Серова об этом человеке.

Серов с неприятным чувством вспоминал впоследствии посещение царского двора.

Царь жил, афишируя свою скромность и непритязательность, в Аничковом дворце. Это, однако, было лицемерием, ибо более роскошный Зимний дворец все равно пустовал. Все из той же скромности царь не позировал художникам. Впрочем, для этого случая было сделано исключение: Серов должен был к определенному времени приезжать в Аничков, где царь уделял ему двадцать минут на сеанс.