Валентин Серов

Наиболее ярким выражением стилистических исканий, занимавших Серова в последние годы жизни, является нашумевший на всю Европу портрет Иды Рубинштейн. Он видел ее в Париже в роли Клеопатры, в которой Рубинштейн танцует почти раздетой, и нашел в ней столько стихийного, подлинного востока, сколько раньше не приходилось наблюдать никогда и ни у кого. Он был до того увлечен и захвачен полученным впечатлением, что решил во что бы то ни стало ее писать. Серов находил, что это не фальшивый, слащавый, грошовый восток банальных опер и балетов, а сам Египет и Ассиря, каким-то чудом воскресшие в этой необычайной женщине. «Монументальность есть в каждом ее движении, – просто оживший барельеф!» – говорил он с совершенно необычайным для него воодушевлением. Она позировала ему обнаженной, как некогда патрицианки Венеции позировали Тициану.

Я встретился с ним вскоре после того, как портрет, был написан, и он приехал в Петербург. Не помню, чтобы я когда-либо видел Серова в столь бодром и жизнерадостном настроении, как в этот раз, он много рассказывал о своей «Иде», о других выполненных и только еще запланированных работах. Он был просто неузнаваем, – видно было, что работа спорилась, и сознание удачи приятно кружило голову.

Когда Серов показал мне небольшую любительскую фотографию с картины, я был ею весьма разочарован и скрыть этого не мог. Мне казалось, что здесь есть все, что угодно, нет только «монумента», и лишь увидев «Иду» в оригинале, понял, что был неправ: это в любом случае одно из замечательнейших созданий Серова, независимо от того, находит ли оно в вашей душе отклик или вы к нему холодны. Когда «Ида Рубинштейн» была приобретена для музея Александра III это вызвало ропот в некоторых художественных кругах, и раздались голоса, требовавшие убрать картину из национального музея. В письме, посланном по этому поводу Серовым М.С. Цетлин, он писал: «Остроухов мне между прочим сказал о вашем намерении приютить у себя бедную Иду мою Рубинштейн, если ее, бедную, голую, выгонят из музея Александра III на улицу. Ну, что же, я, конечно, ничего не имел бы против, не знаю, как рассудят сами Рубинштейны – если бы этот случай действительно произошел. Впрочем, надо полагать, ее под ручку отведет сам директор музея граф Д.И. Толстой, который решил на случай сего скандала уйти. Вот какие бывают скандалы, т. е. могут быть. Я рад, потому что в душе скандалист, – да и на деле, впрочем».

Это письмо написано за три недели до кончины Серова, и кто знает, прекратились бы все эти пересуды и протесты, если бы неожиданная смерть не положила им конец.

«Ида Рубинштейн» не единственный опыт Серова на этом новом поприще, столь поразившем всех своим откровением. Одновременно с нею он работал над двумя картинами на мифологические сюжеты, начатыми еще до «Иды» и трактованными в том же условно-реальном духе.

К мифологии он давно чувствовал влечение, и я помню, как он в конце 1890-х годов мечтал о картине на мифологический сюжет. Да и раньше не раз он принимался за подобные темы. Так, в 1887 году он, долго носился с мыслью написать «Рождение Венеры», и в его бумагах сохранилось несколько вариантов этой темы. Мысль о «Венере» возникла у него случайно, после посещения Венского музея, когда он вместе с И.С. Остроуховым и М.А. Мамонтовым был здесь проездом в Венецию.

Несколько лет, спустя, в Крыму, на берегу моря, он задумывает «Ифигению», одиноко сидящую у моря и глядящую в даль. В его альбомах, есть несколько набросков на эту тему. Там же у него родилась мысль написать сфинкса, припавшего к источнику и жадно пьющего воду – сюжет, сохранившийся не только в рисунках, но и в написанном маслом эскизе. Наконец, он отдал дань и русской мифологии, сочинив большую картину «Русалка», находящуюся в собрании И.С. Остроухова. Он писал ее в Домотканове в 1896 году, в одно время с «Бабой в телеге», и по его собственному признанию, очень огорчался, видя, что ничего не выходит. Несколько позднее он понял, что в реальном пруду, среди реально, да еще по этюдному написанных листьев и осоки могут плавать только реальные женщины, но русалки не живут.