Валентин Понтифик

Лабиринт, может быть, и остался прежним, а Хиссун точно изменился, и изменения, произошедшие в нем, стали для него очевидны, стоило ему въехать в Уста вод, величественный, даже помпезный портал, через который по традиции Властители Маджипура въезжали в город понтифика. Позади осталась подернутая легкой дымкой теплого предвечернего часа долина Глайга, благоуханные ветерки, зеленые холмы, радостный, ласкающий свет щедрого солнца. Впереди же лежала вечная ночь непостижимых для посторонних спиралей Лабиринта, режущий блеск искусственного освещения, странная безжизненность воздуха, никогда не испытывавшего прикосновения ветра или дождя. И, переходя из одного царства в другое, Хиссун с замиранием сердца на мгновение представил себе, что массивные ворота наглухо закрылись за его спиной, что некий ужасающий барьер отделил его от всех красот мира, и по спине его пробежали холодные мурашки.

Он сам изумился тому, что какая-то пара лет жизни в Замке-на-Горе настолько сильно изменила его, что Лабиринт, который он вряд ли когда-нибудь любил, но где, без сомнения, чувствовал себя вполне уверенно, сделается для него столь неприятным. И еще ему показалось, что до этого момента он не понимал толком того ужаса, какой испытывал перед этим местом Валентин. Теперь Хиссун и сам почувствовал его привкус, вернее, намек на него, но и этого хватило, чтобы впервые осознать, каким кошмаром наполняется душа короналя, когда тот спускается в это подземелье.

Хиссун изменился и в ином отношении. Покидая Лабиринт, он был, по сути, никем – да, новопосвященным рыцарем, но все равно мелкой сошкой, особенно для обитателей Лабиринта. Теперь же он возвращается сюда уже как принц Хиссун, член регентского совета всего мира. Обитатели Лабиринта слабо клюют на мишуру, зато на них производит впечатление власть, особенно когда к ней приобщается один из них. Они тысячами выстроились по сторонам дороги, ведущей от Уст вод к наружному кольцу Лабиринта, вставали на цыпочки и толкались, стараясь лучше рассмотреть его, а он въезжал в огромные ворота в летающей лодке, выкрашенной в цвета короналя, несущей на борту его герб, и его сопровождала свита, словно он сам был короналем. Его не приветствовали, не выкрикивали его имя. Такое в Лабиринте не было принято. Но смотрели. Молчаливые, откровенно встревоженные, вероятнее всего, завидующие, жители с угрюмым восхищением смотрели, как он проезжал мимо них. Он вроде бы разглядел в толпе своего друга детства Ванимуна и его хорошенькую сестру, Гиснета, Хойлана и еще с полдюжины дружков из Двора Гуаделума. Возможно, он ошибался, возможно, их поместила среди встречающих всего лишь непроизвольная игра фантазии. Он поймал себя на том, что хочет, чтобы они были здесь, хочет, чтобы они видели его в аристократическом наряде, на величественной машине – его, маленького замухрышку Хиссуна из Двора Гуаделума, ставшего принцем-регентом Хиссуном, окутанным ореолом Замка, искрящимся вокруг него, как свет второго солнца. «Ведь можно же изредка позволять себе такую мелочную гордыню, верно? – спросил он себя. И ответил: – Да, а почему бы и нет? Даже святые наверняка испытывают порой самодовольство, а тебя никогда не обвиняли в святости. Так что дай себе минутное послабление, и хватит, переходи к делам. А то ведь, если перебрать с самовосхвалениями, может начаться несварение души».

Чиновники администрации понтифика встречали его на специальной площадке наружного кольца. Они приветствовали Хиссуна с соблюдением всех протокольных тонкостей и сразу увлекли его к лифту, предназначенному исключительно для Властителей и их посланников, который и доставил его на нижние, императорские уровни Лабиринта.

Его незамедлительно препроводили в покои, мало чем уступавшие по роскоши и комфорту тем, что предназначались для короналя. Алсимиру, Стимиону и другим помощникам Хиссуна предоставили прекрасные комнаты по соседству. Как только порученцы закончили обустройство гостя, их глава обратился к Хиссуну:

– Верховный глашатай Хорнкаст будет очень рад пообедать с вами сегодня вечером, мой лорд.

Хиссун снова ощутил легкий трепет изумления. Будет очень рад. Лабиринт все еще очень крепко сидел в нем, и он до сих пор относился к Хорнкасту с чуть ли не благоговейным почтением, как к настоящему хозяину Лабиринта, кукольнику, дергающему за ниточки понтифика. Будет очень рад пообедать с вами сегодня вечером, мой лорд. Неужто правда? Хорнкаст! «Трудно даже представить, чтобы старец Хорнкаст мог быть очень рад чему-то, – думал Хиссун. – Да еще и «мой лорд» – не хухры-мухры. Ну-ну…»