Валентин Понтифекс

Теперь поместье полностью опустело. Ушли все полевые работники Этована Элакки и большая часть домашней прислуги. Никто из них не позаботился даже о том, чтобы официально уведомить его об уходе, даже для получения причитающегося жалования: они просто улизнули тайком, будто страшились хоть на час задержаться в зараженной зоне или боялись, что он сможет изыскать какой-то способ принудить их остаться, если вдруг узнает, что они уходят.

Симоост, десятник из хайрогов, все еще сохранял верность хозяину.

Оставалась и его жена Ксхама, старшая кухарка Этована Элакки, да еще две-три горничных и несколько садовников. Этован Элакка не слишком расстраивался из-за бегства остальных – ведь, как ни крути, а работы для большинства из них больше не осталось, да и платить полное жалование он был не в состоянии, поскольку на рынок нечего вывозить. Кроме того, рано или поздно возникли бы сложности даже с их прокормом, если правда то, что он слышал о растущих перебоях с продуктами по всей провинции. И все же, их уход он воспринял как упрек. Он был их хозяином; он отвечал за их благополучие; он поддерживал бы их, насколько хватило бы припасов. Почему они так стремились уйти? Неужели эти работники и садовники надеялись найти работу в сельскохозяйственном центре Фалкинкипа, куда они предположительно направились? Как странно было видеть таким тихим поместье, где когда-то целыми днями кипела жизнь! Этован Элакка нередко ощущал себя королем, подданные которого отказались от гражданства и перешли в какую-то другую страну, оставив его бродить по опустевшему дворцу и бросать на ветер слова никому не нужных распоряжений.

Как бы то ни было, он старался жить в соответствии со своими привычками. Некоторые из них остаются неизменными даже в самые мрачные времена.

До выпадения пурпурного дождя Этован Элакка вставал каждое утро задолго до восхода солнца и в предрассветный час выходил в сад для небольшого моциона. Он всегда следовал одним и тем же маршрутом: от алабандиновой рощи к танигалам, поворот налево в тенистый уголок, где пучками растут караманги, прямо к пышному изобилию дерева тагимоль, из короткого приземистого ствола которого на высоту от шестидесяти футов и выше поднимаются изящные отростки, усыпанные ароматными, голубовато-зелеными цветами. Затем он приветствовал растения-рты, кивал сверкающим кинжальным деревьям, останавливался послушать поющий папоротник и выходил, наконец, к границе из ослепительно желтых мангахоновых кустов, отделявших сад от плантаций. Отсюда он смотрел вдоль пологого подъема на посадки стаджи, глейна, хингамота и ниука.

На плантациях не осталось ничего, а в саду почти ничего, но Этован Элакка по-прежнему совершал утренние обходы, задерживаясь возле каждого мертвого дерева и почерневшего растения точно так же, как если бы они были живы и вот-вот собирались расцвести. Он понимал, что ведет себя нелепо и напыщенно и что любой, кто увидит его за этим занятием, наверняка скажет:

«Ах, несчастный сумасшедший старик. Горе лишило его рассудка». Ну и пусть говорят, подумал Этован Элакка. Он никогда не придавал особого значения тому, что о нем говорят, а сейчас это значило еще меньше. Возможно, он и впрямь сошел с ума, хотя сам так не считал. Он все равно будет продолжать свои утренние прогулки: а иначе что здесь еще делать?

В течение первой недели после смертоносного дождя его садовники хотели удалять каждое погибшее дерево, но он приказал ничего не трогать, поскольку надеялся, что многие из растений лишь повреждены, а не умерли, и вновь оживут, как только избавятся от воздействия отравы, принесенной пурпурным дождем. Через некоторое время даже Этован Элакка понял, что большая часть растений погибла и что из этих корней уже не появится новая жизнь. К тому времени садовники стали потихоньку пропадать, и вскоре их осталось совсем немного: их едва хватало, чтобы ухаживать за выжившей частью сада, не говоря уж о том, чтобы срезать и относить подальше мертвые растения. Сначала ему казалось, что он сможет в одиночку справиться с этой скорбной задачей, но объем работ был невообразим, и он, недолго думая, решил оставить все как есть: пускай погибший сад будет подобием надгробного памятника былой красоте.

Прогуливаясь по саду как-то утром, через несколько месяцев после пурпурного дождя, Этован Элакка обнаружил любопытный предмет, торчавший из земли у основания пиннины: отполированный зуб какого-то крупного животного. При длине в пять-шесть дюймов тот был острым, как кинжал. Он вытащил его, озадаченно повертел в руках и сунул в карман. Чуть подальше, среди муорн, он нашел еще два зуба таких же размеров, воткнутых в землю примерно в десяти футах друг от друга; взглянув вверх вдоль склона в сторону полей мертвой стаджи, он увидел еще три зуба, все на одинаковом расстоянии один от другого. За теми виднелась новая троица, все зубы были выложены по большому участку его земли в виде ромба.

Он быстро вернулся в дом, где Ксхама готовила завтрак.

– Где Симоост? – спросил он.

Женщина-хайрог ответила, не поднимая взгляда:

– В ниуковой роще, сэр.