Валентин Понтифекс

У дверей стоял и смотрел на Хиссуне потный, небритый Диввис, все еще в охотничьем костюме.

Хиссуне улыбнулся.

– Рад снова видеть вас, лорд Диввис.

– Сожалею, что пропустил значительную часть совещания. Сегодня мы собираем армии и выбираем Коронала, да, принц Хиссуне?

– Коронала должен выбрать Лорд Валентин, – хладнокровно ответил Хиссуне. – А после этого вам и мне придется собирать и вести армии. И думаю, пройдет немало времени, мой лорд, прежде чем у нас появится свободное время для развлечений вроде охоты. – Он указал на свободное кресло рядом с собой. – Прошу садиться, лорд Диввис. Я высказал собравшимся здесь несколько предложений, а теперь хочу повторить их для вас, если вы уделите мне несколько минут. А потом мы должны принять какое-то решение. Итак, прошу садиться и выслушать меня, лорд Диввис.

Садитесь.

4

Опять в море: сквозь духоту и дымку нагретого воздуха, когда в спину дует яростный ветер с Сувраеля, а мощное безостановочное течение с юго-запада подталкивает корабли к северным землям. Валентин ощутил и другие течения, водоворотом проходящие по его душе. Слова главного представителя Хорнкаста на банкете в Лабиринте все еще звучали у него в мозгу, будто он слышал их только вчера, а не десять тысяч лет тому назад.

Коронал – воплощение Маджипура. Коронал – Маджипур, выраженный в личности. Он есть мир, а мир есть Коронал.

Да. Да.

И по мере того, как он передвигался по поверхности планеты с Замковой Горы до Лабиринта, от Лабиринта до Острова, с Острова в Пилиплок, затем в Пьюрифайн, затем в Беллатюл, с Беллатюла на Сувраель-теперь с Сувраеля опять на Остров, – душа Валентина все больше открывалась навстречу боли Маджипура, его разум становился все восприимчивей к муке, замешательству, безумию, страху, которые теперь разрывали на части мир, бывший когда-то самым мирным и счастливым из миров. День и ночь на него изливались мучения двадцати миллиардов душ. И он с радостью принимал их, и стремился воспринять и постичь все, что исходило от Маджипура, и с готовностью искал возможности ослабить эту боль. Но напряжение утомляло его. Слишком многое на него нахлынуло; он не мог все постичь и свести воедино, и часто оно затопляло и ошеломляло его; но возможности уклониться не было, поскольку он являлся Владыкой и не мог отказаться от возложенной на него миссии.

Все послеобеденное время он в одиночестве простоял на палубе, глядя прямо перед собой, и никто, даже Карабелла, не посмел приблизиться к нему, настолько глухая стена отрешенности окружала его. Когда же она все-таки подошла к нему, робко и неуверенно, он улыбнулся, обнял ее, но не сказал ни слова, поскольку находился сейчас в мире, где не было нужды в словах, где он был спокоен, где изъязвленные участки его души могли исцелиться. Он знал, что она не станет докучать ему.

После долгого молчания она посмотрела на запад и ахнула от изумления, но больше ничем не нарушила тишины.

Заговорил он, причем его голос звучал словно издалека:

– Что ты там увидела, любимая?

– Какой-то силуэт. Кажется, дракона.

Он промолчал.

– Неужели это возможно, Валентин? Ведь нам говорили, что в здешних водах в это время года не должно быть никаких драконов. Но что же тогда я вижу?

– Ты видишь дракона.

– Но ведь говорили, что их не будет. Однако сомневаться не приходится.

Что-то темное. Что-то огромное. И плывет в одном с нами направлении.

Валентин, откуда здесь драконы?

– Драконы есть везде, Карабелла.

– Может быть, мне чудится? А что если это лишь тень на воде какое-нибудь скопление водорослей…

Он покачал головой.

– Ты видишь дракона. Дракона-короля, одного из самых крупных.

– Ты говоришь, даже не посмотрев, Валентин.

– Да. Но дракон там.

– Ты его ощущаешь?

– Да, ощущаю. Присутствие громадного дракона. Силу его мысли. Могучий разум. Я ощутил его еще до того, как ты подала голос.

– Ты сейчас так много ощущаешь.

– Слишком много.

Он продолжал смотреть на север. Огромная душа дракона лежала тяжким грузом на его душе. Его чувствительность за эти месяцы постоянного напряжения значительно возросла; теперь он мог посылать мысленные сигналы почти без усилия и едва сдерживался, чтоб не делать этого. Во сне или наяву он странствовал в недрах души мира. Расстояние уже не являлось для него препятствием. Он ощущал все, даже суровые, горькие мысли оборотней, даже медленные пульсирующие излучения, исходившие от драконов.

Карабелла спросила:

– Что ему нужно? Он хочет напасть на нас, Валентин?

– Сомневаюсь.

– Но ты не уверен?

– Я ни в чем не уверен, Карабелла.

Он послал мысленный сигнал громадному зверю в море, стремясь соприкоснуться с его разумом. На мгновение образовалось что-то наподобие контакта – ощущение открытости, взаимопроникновения. А потом это ощущение исчезло, будто его смахнули могучей дланью, но не презрительно, не высокомерно, а так, будто дракон говорил: «Не сейчас, не здесь, еще не время».

– У тебя такой странный вид, – сказала она. – Так будет дракон нападать?

– Нет. Нет.

– Ты кажешься испуганным.