Из большой комнаты внизу, где лежала Элька, я поднялся в спальню. Мои руки больше не были крыльями «Ила», а прочие члены ничем не напоминали его серебристый корпус, задирающий красное платье. Рядом с кроватью стоял маленький переносной телевизор. Я включил его и, не вникая в передачу, совершенно пришибленный, натягивал пижаму Хорста. И тут я увидел на экране лицо М-ского, улыбающееся и толстощекое, отвечающее на вопросы репортера.
– Почему вы так поздно решились вернуться на родину? – спрашивал журналист.
– Ох, это не так просто, – отвечало лицо, – в общих чертах я бы объяснил это политическими причинами.
– Чем вы занимались в Польше?
– Научными исследованиями, – говорило лицо, – а по необходимости также преподавал в школе.
– Почему по необходимости?
– Потому что мои исследования, в которых я подчеркивал исключительность флоры и фауны, – хмурилось лицо, – окружающих Гданьск лесов, эти исследования не получали ни отклика, ни признания.
– По приезде вы опубликовали результаты своей научной работы?
– К сожалению, – на лице появились признаки некоторого нетерпения, – рукопись была конфискована у меня на границе.
– Почему?
– Боюсь, также по причинам политическим, – отвечало без запинки лицо.
– А чем вы занимаетесь сейчас?
– Сейчас, – лицо на минуту задумалось, – сейчас я преподаю в садоводческой школе специальные предметы.
– Продолжаете ли вы сейчас научную работу без помех?
– О да! – Лицо улыбнулось как на рекламе кока-колы. – Безо всяких помех!
– И какие же вы исследования проводите, позвольте спросить?
– Я провожу исследования, – лицо состроило важную мину, – исчезающих видов бабочек в Верхней Баварии.
– Будут ли опубликованы результаты ваших исследований?
– Да, – отвечало лицо, – в самом скором времени!
Я уже хотел выключить телевизор и убрать лицо, по крайней мере на эту ночь, когда на экране появилась фигура канцлера, господина Вилли Брандта. Он выступал в бундестаге, полемизируя с тезисами партии «зеленых». «Вы не знаете даже, – сказал я громко, поскольку в комнате никого не было, – вы даже не знаете, господин канцлер, какого они сейчас приобрели союзника!» – и выключил телевизор, боясь, чтобы с экрана не выскочило вдруг лицо – то самое лицо из прошлого с дорисованными Вайзером усами.
Открытие это пришибло меня окончательно, и, как я уже писал, на следующий день я вернулся в Мюнхен к своему дядюшке, у которого был красивый дом, газон и машина, и ничего больше. Я размышлял о том, почему женщина, выглядевшая как домохозяйка, била М-ского по лицу, и даже сегодня картина эта будит во мне смешанные чувства, ибо если М-ский летом ловит исчезающих бабочек в Нижней или Верхней Баварии, то наверняка встречается там с какой-нибудь баварской домохозяйкой и так же, как над Стрижей, стоит над горным ручьем, который заглушает звук оплеух крепкой немки.
Что было дальше? Да, мы поверили Вайзеру, поверили в его сказочку. Если он не хотел быть ни вождем, ни пиратом, то почему бы ему не стать артистом, выступающим в цирке? Мой сон – так я тогда думал – только подтверждал это предположение: Вайзер как никто другой, казалось, рожден был для укрощения диких зверей. Только зачем ему понадобились пиротехнические эффекты и весь этот арсенал, собранный в подвале заброшенного кирпичного завода? Этого я понять не мог, так как одно с другим имело мало общего. Поэтому я верил, но не до конца, доверял, но не вполне и, ни с кем не делясь своими сомнениями, приходил на очередные взрывы в ложбину за стрельбищем. После каждого такого похода ранка в ноге снова начинала ныть, мать ужасно на меня кричала и еще строже следила, чтобы я никуда из дому не выходил. Об отдельных взрывах я не буду рассказывать второй раз. Они