Вадбольский – 2

Я расплатился, поспешил к стене, а там, накинув на себя стелс-плащ, покарабкался на стену. Защищает он плохо, наблюдательные всё-таки увидят некое пятно, такого же цвета, как и сама стена, что быстро всползло наверх, а там исчезло.

Во дворе полно курсантов и курсанток, истекают последние полчаса перед полным отбоем, все спешат насладиться последними минутами общения с противоположным полом, хотя воспитатели всё равно следят, чтобы курсанты спали с руками поверх одеяла.

Глориана с курсистками словно лебедь среди гусей, а то и уток, но если Одиллия у меня ассоциируется с чёрным лебедем, то Глориана — с царственно белым, гордым и величественным в каждом движении, повороте головы, взгляде.

— Как думаете ваша светлость, — спросил я с почтительнейшим поклоном, — свиньи обзывают пастуха свинопасом?

Она окинула меня таким взглядом, словно вылила цистерну холодной воды, поинтересовалась таким же антарктическим голосом:

— Вадбольский, я замечаю ваши насмешки, даже когда вы так неумело прячете. Или это нарочитая неумелость? Не старайтесь, всё у вас шито белыми нитками. Меня одно интересует, ваша наглая самоуверенность на чём-то основана?

А не совсем высокородная идиотка, мелькнуло у меня, хотя и высокороднее некуда, но ответил жизнерадостно и гордо выпячивая грудь:

— Разумеется!

— На чем же?

— На самом древнем в мире родословном древе!

Она поморщилась.

— Вадбольские весьма древний род, но это в России. Но не в мире.

— А при чем тут Вадбольские? — спросил я. — Мой род напрямую от Адама! Видите, адамово яблоко? Это застряло в горле моего предка, когда Господь сказал в сердцах: да чтоб вы подавились этими крадеными яблоками!.. У Адама застряло маленькое в горле, он был всё-таки скромным, а у вашей прародительницы два в груди, прожорливая была…

Я смерил демонстративным взглядом её бюст. В самом деле Адам не успел управиться с одним яблочком, а Ева, судя по Глориане, за это время схомячила два самых крупных.

Она произнесла надменно:

— Ваши шуточки меня не задевают. Они у вас настолько тонкие, что идеально плоские.

И, отвернувшись, прошла мимо, не замечая такого червяка, что надо же, возомнил себя тоже человеком. Её подруги взглядами растерли меня взглядами по булыжнику и отправились за нею заносить невидимый миру шлейф.

Крепкая штучка, мелькнула мысль. Любовь к себе никогда не приедается. Да и не требует взаимности.

Когда прозвучал отбой, я чинно отправился в наш корпус, Толбухин и Равенсвуд явились, когда я уже был в постели и читал трактат о магии, дневальный заглянул, пересчитал нас и удалился.

Толбухин спросил с интересом:

— Ну как ты там в городе? С кем познакомился?

Я не успел ответить, к дверь постучали, Равенсвуд крикнул:

— Открыто!

Приоткрылась дверь, в полглаза заглянул крупный и массивный старшекурсник, я узнал того графа, что так неудачно заступился якобы за поруганную честь Глорианы, Клингхоффер, кажется. Ему повезло, я тогда просто вырубил, даже челюсть не сломал, а кровоподтеки, которые так старательно ставил под глазами, он с помощью лекаря убрал в тот же вечер.

Сейчас смотрит на меня с откровенной неприязнью, но я не успел спросить, пришел ли за добавкой, он заговорил первым:

— Глориана, желает с тобой срочно о чем-то переговорить.

Со своей постели Толбухин завистливо охнул, а Равенсвуд тяжело вздохнул.

Я хмыкнул.

— И тебя послала парламентером?

Он нервно дёрнул плечом.

— Ты мне не нравишься, Вадбольский, но пожелание княжны… не скажу, что священно, но я выполню. Если отказываешься, я с радостью так и сообщу.

Я сдвинул плечами.

— Ладно, она у себя?

— Тебе в их корпус путь закрыт, — сообщил он злорадно, — надеюсь, навсегда. Потому ждет тебя у конюшни. Возле отделения с зерном и сеном.

— Ого, — сказал я, — что такое случилось?

— Не знаю, — отрезал он. — Так ты, надеюсь, отказываешься пойти на встречу?

— Пока нет, — ответил я. — Веди.

Он недовольно засопел, осторожно выглянул в пустой коридор и кивком велел мне следовать за ним. Я на ходу прикидывал, что хочет Глориана, в полутьме выбрались через аварийный ход, у Клингхоффера все ключи, понятно, старшекурсники всё добудут, миновали наше здание, достаточно длинное, пересекли освещенный луной участок между нашим корпусом и учебным, дальше библиотека и наконец-то конюшня.

Длинная, ещё более вытянутая, чем наш спальный корпус, но можно не обходить, а пройти насквозь, склад с зерном у противоположной стороны.

Он всё ускорял шаг, я прислушивался к его дыханию, сердцебиению, взволнован, что понятно, но видно же, что нервничает слишком, чтобы просто из-за того, что оказывает услугу ненавистному Вадбольскому по просьбе Глорианы, которой ни один кадет не откажет…

Мы подошли к воротам, он тихонько отворил дверь, кивнул мне.

— Заходи.

— Там темно, — сказал я и постарался, чтобы голос звучал нервно.

Он хмыкнул и шагнул в темноту помещения, я прикрыл за собой дверь, моментально оказался за его спиной и, ухватив за правую руку, с силой заломил, а другой рукой зажал ему рот.