– Если бы Украина была федеративной, если бы русские в Одессе, в Харькове, в Донбассе, в Луганске могли спокойно говорить по-русски и праздновать 9 мая, любить Жукова, а не галицийского Бандеру, – эта страна могла бы просуществовать очень долго. Как, например, существует Бельгия, разноплемённая и разноязыкая. Как ни странно, наши «этастранцы», желая окоротить Россию, в конечном счёте разбудили русское самосознание и в центре, и на местах, привели к консолидации русского мира, который существовал, но по разные стороны границ и тихо… Началось сращивание разъятого русского мира. Этого не остановить, хотя будут пытаться, возможно, из Кремля. Но даже Австрия была вынуждена превратиться в сначала в Австро-Венгрию, а потом дело пошло уже к Австро-Венгро-Славии. Но прогремел выстрел в Сараеве. Уверен, однако, что такие же превращения ждут Прибалтийские лимитрофы. Литовская Русь уже, кстати, была.
…И о риторике войны
– Мне нет. О наступлении цензуры говорят либералы, а они странные люди. Я наших либералов называю гормональными.
– У них нет системы идей, совокупного взгляда на мир, а есть какое-то органическое неприятие «этой страны», непонимание её интересов. Когда они были у власти в 90-е, цензура была, на НТВ Гусинского человеку с русским менталитетом и лицом вообще было не прорваться. Слово «патриот», если помните, было ругательным. В 1993 году после того, как я опубликовал единственную в центральной прессе статью против расстрела Белого дома – «Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция!» – меня прикрыли везде, где можно и повыбрасывали из учебников, энциклопедий и так далее.
– Чтобы понять, есть ли цензура, надо «тогда» сравнить с «сейчас». Я, как главный редактор «Литературной газеты», с цензурой не сталкиваюсь, никто мне не говорит, что это надо печатать, а это – нет. В последний раз Чубайс жаловался главному акционеру, что «ЛГ» его щиплет. Но это было давно. Как писатель я вообще цензуры не чувствую. Наоборот, просят: поострей, Михалыч! Да, наша информационная риторика стала жёстче. Но это специфика войны. Мы находимся в состоянии войны информационной.
Почти весь Запад принял в отношении нас абсолютно манихейскую, чёрно-белую модель – мол, вот эти хорошие, в Киеве, а вот эти сепаратисты, террористы… А мы, значит, будем на этом фоне розовую полифонию разводить? Тогда всё проиграем. А на кону сейчас Россия. Если не удастся остановить коричневый вал, который идёт с Украины, если у нас под боком образуется спонсируемое и вооружаемое Западом квази-фашистское или фашистское государство, – это будет катастрофой. Луганск придёт в Москву. Почему наши либералы не считают профашистский режим на Украине злом, я не понимаю. Чего они дожидаются? Хрустальных ночей в Киеве, или Харькове? Жёлтых звёзд на одежде и лагерных номеров на коже? Если ради победы над поднимающим голову фашизмом нужно ужесточить риторику информационную, спрямить какие-то характеристики, говорить шершавым языком плаката – это нормально, и никакого отношения к свёртыванию свободы слова не имеет.
– Мы же не хотели говорить о юбилее!
– Думаю, как рассадить всех друзей, которые придут меня поздравлять, чтобы всем хватило выпить и закусить.
– О том, что мы не имеем права потерять тот хрупкий социальный мир, который сейчас сохраняется в России. Посмотрел «Солнечный удар». Михалков, конечно, – талантище, человечище и глыбища, но из фильма непонятно, почему произошла революция, если в России было всё так хорошо. Почему мальчик Егорий стал душегубом, потопителем России и русских офицеров? Британец Дарвин, евреи Землячка и Бела Кун с толку сбили? Слишком просто. Сейчас мы, кажется, повторяем ту же ошибку. Возможно, с Рублёвки социальный мир в Отечестве и кажется незыблемым, но это не так. Слишком велик разрыв между бедными и богатыми, слишком многие поступки власти необъяснимы, слишком обнаглел верхний класс…
– Те, кто разбогател на приватизации, на взятках, раздулся на природном газе… Пусть оглядятся, возможно, мальчик Егорий уже работает у них садовником…
Мои герои – на сцене!