В жаре пылающих пихт

Всадники выехали на равнину, где переждали ночь, насторожившись и вслушиваясь в перебивающиеся приглушенные хлопки, похожие на звуки перестрелки в отдалении. Небо словно высеченное из куска скалы оттенка ляпис-лазури с месторождениями самородных кристаллов звезд. С рассветом они продолжили путь.

Глава 9. Колода тузов

Утро встретило их теплом, паром и светом, с солнцем из чистого никеля и сизыми чайками, которые ножницами кромсали небо, а вдалеке вырисовывались влажно-зеленые, поросшие лесом скалы, окутанные чем-то вроде исконного африканского жара, искажавшего сам воздух. Утомленных всадников окружал небывалый по своему размаху выметенный ветром простор. От жары они задыхались. И горбоносый, неуклюже державшийся в седле, вспотел как роженица. Его грузный силуэт напоминал пятно дыхания на остывшем и отпарафиненном до блеска стекле.

Скаут проделывал различные цирковые трюки со своим револьвером, то подбрасывая его, то раскручивая на пальце, и одновременно и пространно рассказывал о причинах нелюбви к медведям, а если глаз его успевал заметить, как из равнинной травы, будто из бесконечной бизоньей шкуры, покрывшей весь шар земной, пулями вылетают маленькие птички, позвякивая крылышками и заливисто попискивая, то пытался подстрелить их; но постоянно промахивался, пока однажды, спустя девять промахов, не попал и ликующе вскрикнул, когда птица, как бросилась лететь по дуге, а пуля подловила ее, и тушка раскрутилась, исчезнув в покачивающейся зелени. Кареглазый нацелил свой винчестер и прокричал.

Убери пистолет, не нервируй меня! а то дыр в тебе понаделаю!

А сердце у тебя, брат, не екнет, если меня зазря в землю положишь?

Вот и узнаем! Убирай, говорю! Ну!

Скаут пожал плечами и убрал оружие. Усвоил, не стервись.

Горбоносый застопорил лошадь и оглянулся.

Ну, хватит! и недобро глянул на скаута.

Черноногий поглаживал вспотевшего мула и глядел на них.

Кареглазый отвернулся. Скаут на минуту замолчал, потом опять заговорил.

Мой отец шерифом служил, пусть и недолго…

Начинается! буркнул ковбой.

Помню я, заявился к нам в городок по осени неприятный тип…

Что-то мне это напоминает!

…И хотя был он мужик статный, херувим и чистоплюй, в галстуке, в пиджаке и в модной шляпе – но никому не приглянулся…

Это ты про себя рассказываешь?

…кхм-кхм, не приглянулся, потому что в нем нечто отталкивающее было, зловещее. Нечеловеческое спокойствие и голос тихий, почти шепчущий. И быстро он нашел на свою голову неприятностей. Зашел он выпить в салун, но манеры его и то, как он держался высокомерно, никому не полюбилось, а особенно выпивохе одному. Так что принялся он незнакомца костерить на чем свет стоял, страшными словами его оскорблял, и обстановка так быстро накалилась, что я рванул к отцу – к шерифу, ему тогда уже за сорок было, но еще не старик.

И на том спасибо, хохотнул маршал.

Так вот. Я к нему прибежал и застал за разговором с помощником, и описал, что вот-вот двое стреляться начнут, и что шерифу, моему отцу, то бишь, полагается по должности и по совести вмешаться.

Скаут выдержал драматическую паузу.

Но папаша мой придержал своего помощника и ответил, что пусть они выясняют отношения, а когда один другого застрелит, тогда и поглядим. Сказал, мол, что если между ними встанет, они и его самого на тот свет отправят, а меня и мать мою он одних не хотел оставлять. И я сперва подумал, что он, должно быть, подшучивает надо мной! что сейчас поднимется и рассмеется, ведь это, как-никак, его долг, его хлеб! преступников ловить! но он все медлил, пока мы с помощником его не уговорили. Он неохотно шляпу свою надел, а полагался только на ружье помощника своего, сам он плохим стрелком был и без оружия ходил, пока мать не умерла. Отправились мы в салун, а на полпути услышали, как громыхнули – один за другим, два выстрела; и когда мы вошли, то увидели, что незнакомец застрелил выпивоху и сидел себе, спокойно, а выпивоха лежал, застреленный, с кровоточащим пулевым отверстием прямо под левым глазом; а стрелок глядел на нас, на шерифа, меня и помощника…

В этой истории какая-то мораль есть? спросил ковбой.