В высших сферах

— Я буду действовать по закону, — сказал Уоррендер. — Рассмотрю эту ситуацию снова, обещаю. Но в точности по закону.

Хоуден вздохнул. Придется с этим смириться. Он кивнул, показывая, что встреча подошла к концу.

После того как Уоррендер ушел, Хоуден еще какое-то время молча сидел, взвешивая эту столь несвоевременно возникшую новую проблему. Было бы ошибочно, решил он, преуменьшать угрозу своей безопасности. Характер у Уоррендера был всегда переменчивый, а теперь его неустойчивость увеличилась.

Вскользь он удивился тому, как мог совершить то, что совершил… как мог так бездумно изложить это на бумаге — при его-то опыте юриста, который должен был бы предупредить его об опасности. Но амбиции делают удивительные вещи с человеком — заставляют идти на риск, иногда на крайний риск; такое происходило и с другими. Оглядываясь назад, через годы, его поступок был диким и неразумным. И однако, в то время, когда амбиции владели им и заранее не было известно, что произойдет…

Самое безопасное, решил он, оставить в покое Харви Уоррендера — по крайней мере на время. Дикая мысль переписать закон не является проблемой, которую надо немедленно решать. Во всяком случае, она не придется по вкусу заместителю Харви, а чиновники высокого ранга знают, как задерживать что-то, с чем они не согласны. Да и никакой закон не может быть принят без согласия кабинета министров, а прямого столкновения Харви Уоррендера с остальными членами кабинета следует избежать.

Следовательно, все сводилось к тому, что ничего делать не надо, а надо надеяться на лучшее — старая панацея в политике. Брайан Ричардсон будет, конечно, недоволен — лидер партии явно рассчитывал, что будут быстро приняты решительные меры, а объяснить Ричардсону, почему ничего нельзя сделать, — невозможно. Точно так же и ситуацию в Ванкувере надо оставить покипеть; при этом Хоуден вынужден будет поддерживать Харви Уоррендера во всем, что примет департамент по иммиграции. Все это печально, но по крайней мере эта небольшая проблема вызовет незначительную критику, с которой правительство уже справлялось и которую, несомненно, сможет и сейчас пережить.

Главное, подумал Джеймс Хоуден, надо удержаться у руля. Столь многое зависит от этого — столь многое в настоящем и в будущем. Он обязан перед другими остаться у власти. В данный момент нет никого, кто мог бы быть равноценной ему заменой.

В комнату тихо вошла Милли Фридман.

— Ленч? — осведомилась она своим низким контральто. — Хотите, чтобы его подали сюда?

— Нет, — ответил он. — Я хочу сменить обстановку.

Десятью минутами позже премьер-министр в отлично скроенном черном пальто и фетровой шляпе быстро вышел из Восточного крыла и направился к двери в башню Мира и парламентский ресторан. День стоял ясный, холодный; свежий воздух бодрил, дороги и тротуары высыхали. Он хорошо себя чувствовал и любезно отвечал уважительно здоровавшимся с ним прохожим и салютовавшим ему охранникам. История с Уоррендером уже отошла в глубины его памяти — столько было других, более важных вещей.

А Милли Фридман, как делала обычно, велела принести себе кофе и сандвич. Затем она пошла в кабинет премьер-министра, прихватив с собой распорядок дня, из которого вычеркнула наименее срочные вопросы, и положила бумаги на поднос с входящими документами. На нем беспорядочно лежали бумаги, но Милли не стала их прибирать, зная, что в середине дня Джеймс Хоуден предпочитал находить вещи там, где он их оставил. Однако пустой лист бумаги привлек ее внимание. Перевернув его, она обнаружила, что это фотокопия.

Милли дважды прочитала текст, прежде чем уяснила его смысл. Когда до нее это дошло, дрожь прошла по телу. Этот документ объяснял многое, чего она в минувшие годы не понимала: съезд… победа Хоудена… понесенная ею утрата.

Эта бумага, понимала она, могла означать конец двух политических карьер.

Почему она тут оказалась? Ее содержание явно обсуждалось… сегодня… во время встречи премьер-министра с Харви Уоррендером. Но почему? Что тот или другой мог от этого выиграть? И где оригинал?.. Мысли крутились у нее в голове. И возникавшие вопросы пугали ее. Лучше бы ей не переворачивать эту бумагу — тогда она никогда бы этого не узнала. И однако…

Внезапно в ней вспыхнул гнев на Джеймса Хоудена. Как мог он на такое пойти? В такое время, когда столь многое их связывало, когда они могли быть счастливы вместе, иметь будущее, если только он не стал бы премьером… проиграл бы на съезде. И она спросила себя: почему он не играл по-честному?..

По крайней мере не дал ей шанса выиграть? Но она знала, что такого шанса у нее никогда не было.

А потом, почти так же внезапно, как раньше, возник гнев, место его заняли печаль и сострадание. Милли понимала, что Хоуден поступил так, потому что иначе не мог поступить. Жажда власти, жажда победить соперников, жажда успеха в политике обуревала его. По сравнению с этим личная жизнь… даже любовь… ничего не значили. Такова всегда была правда: у нее никогда не было шанса…

Но следовало подумать о практических вещах.