В высших сферах

— Прекрасно, значит, все наши карты выложены на стол. — Тон сенатора слегка изменился — стал менее увесистым, более похожим на разговор с равным. — Предположим, все, что вы утверждаете, — правда. Но разве молодой человек с корабля не имеет права на юридическую помощь? Неужели ему не надо протянуть руку помощи, потому что неким человеком, а именно мной, движут сложные соображения? Если бы вы, мой мальчик, тонули, вас озаботило бы то, что тот, кто поплыл спасать вас, поступал так потому, что вы можете пригодиться ему живым?

— Нет, — сказал Алан, — наверное, нет.

— Так в чем же разница — если таковая существует? — Сенатор Деверо наклонился в кресле. — Разрешите спросить вас кое о чем. Я полагаю, вы верите в то, что несправедливость должна быть исправлена.

— Конечно.

— Конечно. — Сенатор кивнул с видом многоопытного человека. — Давайте в таком случае рассмотрим положение этого молодого человека. Нам говорят, что у него нет никаких прав. Он не канадец и не bona fide[12] иммигрант, даже не транзитник, который высадится и скоро уедет. В глазах закона его вообще не существует. Следовательно, даже если бы он захотел воззвать к закону — обратиться в суд, чтобы ему разрешили остаться в той или другой стране, — он не может этого сделать. Верно?

— Я бы выразился иначе, — сказал Алан, — но в основном это верно.

— Иными словами — да.

Алан криво усмехнулся:

— Да.

— А теперь предположим, что сегодня вечером этот самый человек совершит на корабле в ванкуверской гавани убийство или поджог. Что с ним будет?

Алан кивнул. Он понял, куда гнет сенатор.

— Его высадят на берег и будут судить.

— Вот именно, мой мальчик. И если он виноват, то будет наказан независимо от его статуса. Значит, таким путем закон может быть применен к Анри Дювалю, хотя обратиться к помощи закона он не может.

Аргументация была крепко сколочена. И неудивительно, подумал Алан, что старик так ловок в дебатах.

Но ловок он или нет, главное, что доводы его разумны. Почему закон должен работать лишь в одном направлении — против человека, а не ради него? И хотя сенатором Деверо руководили политические соображения, ничто не могло изменить главного в его высказывании, а именно: человеку, находящемуся в данном населенном пункте, отказано в основном праве человека.

Алан задумался. Что может сделать закон для человека на корабле? Все или ничего? А если ничего, то почему?

У Алана Мейтленда не осталось иллюзий относительно закона. Хотя он и был новичком в служении ему, Алан понимал, что справедливость не проявляется автоматически и беспристрастно и порой несправедливость торжествует. Он знал, что общественное положение играет немалую роль при определении преступления и наказания за него и что люди обеспеченные, которые могут воспользоваться всеми ходами судопроизводства, меньше страдают за свои грехи, чем менее богатые, для которых это недостижимо. Он был уверен, что медлительность судопроизводства порой лишает невиновного человека его прав и некоторые люди, заслуживающие получить возмещение за нанесенный ущерб, даже не пытаются добиться этого из-за высокой стоимости дня в суде. А на другой чаше весов находятся заваленные делами суды, которые принимают наспех составленные решения, часто не заботясь о правах обвиняемого.

Алан узнал об этом так же, как постепенно и неизбежно узнают все студенты и молодые адвокаты. В свое время это глубоко огорчило его, как огорчало многих его коллег более старшего возраста, которые за годы работы в юриспруденции не утратили идеалов.

Но несмотря на все пороки, у закона было одно великое достоинство. Он присутствовал. Он существовал. И величайшей заслугой закона была его доступность.

Существование закона означало признание, что уравнение людей в правах — стоящая цель. Что же до его дефектов, то со временем он будет реформирован — всегда так было, хотя реформа отставала от потребностей. А пока как для самых скромных, так и для великих — если они того хотели — двери судов были всегда открыты, как и двери апелляционных камер.

Похоже, только не для человека по имени Анри Дюваль.

Алан чувствовал, что сенатор выжидающе смотрит на него. И на лице Шэрон появились морщинки.

— Сенатор Деверо, — сказал Алан, — если я возьмусь за это дело — при условии, что человек на корабле захочет иметь представителя в суде, — моим клиентом будет он сам. Это так?

— Я полагаю, это может и так выглядеть.

Алан улыбнулся:

— Иными словами — да.

Сенатор откинул голову и расхохотался:

— Вы начинаете мне нравиться, мой мальчик. Прошу, продолжайте.

— Поскольку вы будете оставаться в тени, сенатор, — подбирая слова, произнес Алан, — решение о любой акции, предпринимаемой от имени моего клиента, будет приниматься только моим клиентом и мной без консультации с третьей стороной.

Старик проницательно посмотрел на Алана:

— Вы не считаете, что тот, кто платит волынщику…

— Нет, сэр, не в данном случае. Если у меня есть клиент, я хочу все делать так, как лучше для него, а не ловчить в интересах политики.

Улыбка исчезла с лица сенатора, и в голосе появился заметный холодок.