В высших сферах

– Судя по всему, для нее это не явилось полной неожиданностью, – объяснил Дейтц. – Харви уже давно лечился. У психиатров. Вы разве не знали?

– Понятия не имел, – признался Хауден, ошеломленный и пораженный ужасом.

– Как и все остальные, мне думается. Его жена рассказала, что у Харви это наследственное, у них в семье по линии Харви уже были случаи сумасшествия. Как я понял, она сама узнала об этом лишь после того, как они поженились. В свое время, когда Харви еще преподавал, с ним уже случалось нечто подобное, но тогда все удалось замять…

– О Боже, – выдохнул Хауден. – Боже милостивый! Едва справляясь с нахлынувшим приступом слабости, он осторожно опустился в кресло. Дейтц сел против него.

– А странно, правда, как мало мы знаем друг друга, пока не обрушится что-то вроде этого, – тихо и задумчиво произнес Дейтц.

В мыслях у Джеймса Хаудена царило полное смятение. Они с Харви Уоррендером никогда не были близкими друзьями, но вот уже столько лет работали вместе…

– А как жена Харви все это перенесла? Бонар Дейтц старательно протер очки и вновь водрузил их на нос.

– Теперь, когда все кончилось, она на удивление спокойна. Отчасти, похоже, чувствует даже облегчение. Думаю, ей непросто жилось в такой обстановке.

– Да, наверное, – протянул Хауден. С Харви Уоррендером все было непросто, мелькнуло у него в голове. Он вспомнил слова Маргарет: “Мне иногда приходит в голову, что Харви Уоррендер слегка тронулся умом”. Тогда он с ней согласился, но у него и в мыслях не было…

– Вне всяких сомнений, – вполголоса произнес Бонар Дейтц, – Харви признают душевнобольным. Врачи обычно не спешат с подобным диагнозом, но в данном случае это представляется простой формальностью.

Хауден уныло кивнул. По давней привычке он машинально потирал переносицу.

Дейтц продолжал:

– Мы предпримем все необходимое, чтобы облегчить вашу задачу в палате общин. Я дам знать нашим людям, и вам почти ничего не придется объяснять. И газеты, конечно, сообщать об этом случае не станут.

Да, согласился про себя Хауден, какие-то определенные приличия газеты пока соблюдали.

Тут его посетила внезапная мысль. Облизав сразу пересохшие губы, он нерешительно, запинаясь, спросил;

– А когда Харви.., бредил.., он ничего не говорил.., такого особенного?

Лидер оппозиции покачал головой:

– В основном какие-то бессмысленные фразы. Бессвязные слова, что-то нечленораздельное на латыни. Я так и не понял.

– И все.., ничего больше?

– Если вы имеете в виду вот это, – ровным и спокойным голосом ответил Бонар Дейтц, – возьмите, пожалуйста.

Из внутреннего кармана пиджака он достал конверт. Адресован он был “Достопочтенному Джеймсу М. Хаудену”. В коряво нацарапанных расползающихся буквах узнавался почерк Харви Уоррендера.

Трясущимися руками Хауден вскрыл конверт.

В нем оказалось два вложения. Лист писчей бумаги, на котором той же неуверенной рукой было написано заявление об отставке Харви Уоррендера. И выцветшая программа съезда с текстом их соглашения девятилетней давности на обороте.

Бонар Дейтц пристально следил за выражением лица Хаудена.

– Конверт лежал открытым на столе Харви, – объяснил он. – Я решил запечатать его. Подумал, что так будет лучше, Хауден медленно поднял глаза на лидера оппозиции. Лицо его судорожно дергалось. Все тело била неукротимая дрожь. Он прошептал:

– Вы.., посмотрели.., что в нем было?

– Я бы хотел сказать “нет”, но это было бы ложью, – ответил Бонар Дейтц. Запнувшись, он продолжал:

– Да, я посмотрел. Не могу сказать, что этим поступком можно гордиться, но, боюсь, любопытство оказалось сильнее.

Страх, леденящий страх холодной ладонью сжал сердце Хаудена. Потом на смену ему пришло отрешенное смирение.

Значит, в конце концов этот клочок бумаги прикончил его. Его убили собственные амбиции и неосмотрительность… Мимолетная неосторожность, проявленная в те давние времена. То, что Бонар Дейтц отдал ему оригинал документа, конечно, нехитрый трюк, он, безусловно, изготовил копии. И не преминет обнародовать их, передать в газеты… В точности, как это и раньше бывало с разоблачениями других.., взятки, сомнительные чеки, тайные сделки… Пресса будет ликовать, оппоненты станут упиваться своей праведностью, а ему своей политической карьеры уже не спасти. С какой-то поразительной отрешенностью Хауден спросил:

– Что вы собираетесь делать?

– Ничего.

Где-то позади них открылась и захлопнулась дверь. Они услышали звук приближавшихся шагов. Не оборачиваясь, Бонар Дейтц резко распорядился:

– Мы с премьер-министром хотим остаться одни. Шаги удалились, вновь послышался стук закрываемой двери.

– Ничего? – переспросил Хауден. В его голосе слышалось нескрываемое недоверие. – Совсем ничего?

Лидер оппозиции неторопливо проговорил, тщательно подбирая слова:

– Мне сегодня пришлось крепко пошевелить мозгами. Думается, мне следовало бы воспользоваться материалами, оставленными Харви. Если мои люди каким-то образом узнают, что я их утаил, они мне этого не простят.