В Венеции

Камилло ответил глубоким поклоном. Церемония продолжалась.

— Займи твое место, Джино, — сказал герольд. — Желаю тебе успеха.

Потом, обернувшись к следующему, он вскричал с удивлением.

— Ты как здесь?

— Я хочу тоже попробовать быстроту моей гондолы.

— Ты слишком стар для такого состязания. Побереги свои силы для ежедневных работ. Не надо поддаваться безнадежному честолюбию.

Новый кандидат пригнал под галлерею «Буцентавра» рыбацкую лодку довольно красивой формы, но со следами ежедневной работы. Он спокойно выслушал насмешку и хотел уже повернуть гондолу назад, когда дож сделал ему знак остаться.

— Расспросите его, как и других, — сказал дож.

— Как твое имя? — спросил пренебрежительно герольд.

— Меня зовут Антонио; рыбак из лагун.

— Ты уже очень не молод.

— Синьор, мне это известно лучше всех. Прошло уже шестьдесят лет с тех пор, как я первый раз забросил сети в море.

— Ты одет слишком бедно, чтобы участвовать в гонках Венеции.

— На мне все, что я имею лучшего.

— Ты даже босой, грудь у тебя открыта; по всему видно, что ты устал. Ступай, напрасно только ты прерываешь развлечение благородных господ…

Антонио опять хотел было скрыться от толпы, но спокойный голос дожа вновь пришел ему на помощь.

— Состязание доступно всем, — сказал дож, — но я все-таки советую старцу подумать. Пусть ему дадут денег; нужда толкает его, вероятно, на эту бесполезную борьбу.

— Слышишь, тебе дают милостыню, уступи место более крепким и одетым более прилично, чем ты.

— Повиноваться должен каждый, рожденный в бедности; но ведь говорили, что доступ сюда открыт для всех. Я извиняюсь перед господами, я не хотел их оскорбить.

— Справедливость должна быть повсюду, — заметил дож. — Если он хочет, он может остаться.

— Слышишь? Его высочество изволил разрешить тебе остаться, но все-таки тебе лучше бы удалиться.

— Если так, то я посмотрю, насколько я еще силен, — ответил Антонио, смотря с грустью на свое изношенное платье, хотя его лицо выражало затаенную гордость.

— Кому ты себя вверяешь?

— Святому Антонио.

— Займи место! А! Вот кто-то не хочет быть узнанным! Интересно, кто это явился, закрыв свое лицо маской?

— Маской просто и назови меня.

— Судя по красивым рукам и ногам, видно, что ты сделал оплошность, спрятав лицо. Угодно ли будет вашему высочеству допустить маску к состязанию?

— Без всякого сомнения. В Венеции маска священна. Наши прекрасные законы разрешают каждому, желающему спрятаться от любопытства посторонних, появляться беспрепятственно везде в маске. Таковы преимущества граждан великодушного государства.

Со всех сторон раздалось одобрение, и из уст в уста начали передавать весть, что под маской скрывается, должно быть, дворянин, желающий попытать счастья в гонках ради каприза какой-нибудь красавицы.

— Такова справедливость! — вскричал герольд громким голосом. — Счастлив тот, кто родился в Венеции! Кому ты вверяешь свою судьбу?

— Собственной руке.

— Но это неблагочестиво. Такой самонадеянный человек не может принимать участия в состязании.

Это восклицание герольда произвело сильное волнение в толпе.

— Для республики все ее дети равны, — сказал дож, — но все же непристойно отказываться от покровительства святых.

— Назови твоего покровителя или уступи свое место другим, — сказал герольд.

Незнакомец подумал минуту, потом ответил:

— Иоанн Пустынник.

— Ты называешь почитаемое имя.

— Может быть, он пожалеет меня: мое сердце — пустыня…

— Тебе лучше судить о состоянии твоей души.

Наконец было объявлено, что список участников гонки заполнен, и гондольеры, как и в первый раз, направились к месту старта, оставляя свободное пространство под кормой «Буцентавра».

На этом празднике было много дам в сопровождении кавалеров; они сидели в собственных гондолах. Особенное внимание обращала на себя одна дама. Грацией и простотой наряда она выделялась среди разряженной толпы. Лодка, гондольеры и дамы, — так как их было две, — отличались строгой простотой внешности. Их сопровождал монах-кармелит. Сотни гондол пытались сопровождать эту лодку, но оставляли ее, чтобы справиться у других об имени юной красавицы. Но вот великолепная лодка поровнялась с этой гондолой. В ней был только один мужчина; он с непринужденностью хорошо знакомого, но с глубоким уважением поклонился маскированным дамам.

— В этой гонке принимает участие мой слуга, на искусство и ловкость которого я очень надеюсь, — сказал он вежливо. — Все это время я напрасно искал даму, за улыбку которой я бы мог пожертвовать успехом своего слуги. Теперь я ее нашел.

— У вас очень проницательный взгляд, синьор, если вы под нашими масками находите то, что искали, — отозвалась старшая из дам в то время, как кармелит ответил вежливым поклоном на комплименты, которые допускались в подобных случаях.

— Бывают случаи, когда узнаешь не только глазами. Закройтесь как вам будет угодно, но вы мне не помешаете утверждать, что около меня самое красивое лицо, самое доброе сердце и самая чистая душа Венеции.