В утреннюю смену

Сперва снега, а после – таянье,
А после – звонкий птичий гам…
Ты только не теряй отчаянья,
Оно необходимо нам,
Чтоб эту жизнь земную, грешную
Любить до боли, до тоски,
Чтоб птичья песенка нездешняя
Рвала нам душу на куски.

* * *

А я люблю одну планету,
Которой и на карте нету.
Её зовут «родная речь».
Где, если что и может течь,
То шесть проточных чистых гласных,
Счастливых и на всё согласных.

* * *

Нет, музыка вечна. Не вечны певцы.
Певцы отдают, к сожаленью, концы.
И тот, кем написана вечная фуга,
С земного сошёл, к сожалению, круга.
И тот, кто волшебно её исполнял,
Он тоже, – простите за грубость, – слинял.
Ушли тромбонисты, ударники – в нетях,
А музыка… Что ей до смертников этих?

* * *

И небо может быть чужим,
Чужим и чуждым,
Глухим к деяниям моим
И к разным нуждам.
И утро может сквозняком
Влететь недобрым,
И неприятным холодком
Пройтись по рёбрам.
Да и земля, что уйму дней
Нас тупо носит,
Меня, уютно ль мне на ней,
Увы, не спросит.
И веря, что в моём дому
Меня заждались,
Боюсь услышать: «Вы к кому?
Вы обознались».
И, если вышло всё не так,
Как опасалась,
И нынче небо мне не враг,
И прикасалась
Ко мне заря столь светозарной
Нежной дланью,
То я безумно благодарна
Мирозданью.

* * *

Запоминаю не обиды,
А только сказочные виды,
А только добрые слова,
И то, как росная трава
Погожим летним днём блестела,
И то, как синева густела.

* * *

А я тогда жила в раю,
В раю своём Замоскворецком,
Послевоенном, нищем, детском,
Простом, как «баюшки-баю»,
Как двор, как дом, как три звонка,
Что были сказочным паролем
При входе в рай. Давай отмолим
Тот рай. Он есть наверняка,
Хоть не найти туда тропы,
Хотя исчезли окна, крыши,
В нём обитающие мыши,
В него влюблённые клопы.

* * *

Я за слова не отвечаю,
Я просто в них души не чаю.
Они настолько хороши,
Что я не чаю в них души.
И как они ко мне попали?
Наверное, с небес упали:
Господь молчание хранил
И вдруг словечко обронил.
А я как раз под ним бродила,