В теплой тихой долине дома

Пэдди уже дважды стукал себя по руке, один раз довольно сильно, так что миссис Шихэйди сама явилась во двор — мало того, что обе дочки и сынок здесь околачиваются, так тут еще и мамаша пожаловала и стала расспрашивать, чем это Пэдди занимался, что так ушиб себе руку. Джим ей рассказал, и тогда она спросила, дома ли его мать, а он сказал, что нет, и тогда она еще спросила, как его отца убили на войне, словом, целый час тут стояла, не давая ему заняться делом. Здоровенная женщина, ну прямо, как те борцы, которых он видел на ярмарке прошлым летом, такая же громадная, только, пожалуй, за счет жира. И при этом ужасно беспокойная и все время ахает, когда же это жизнь подешевеет, чтобы концы с концами сводить.

Однажды Джим слышал, как она спросила об этом его мать, а мать сказала, что не знает, и миссис Шихэйди растерялась и долго не могла сообразить, что бы такое еще сказать. А в тот раз, когда Пэдди навернул себе по руке, Джим сказал ей, что Пэдди ушиб руку, когда колол орех. Тут ей понадобилось узнать, а не толкнул ли его Джим или еще что. Джиму это надоело, и он сказал, что не только не толкал он ее Пэдди, а сто раз показывал, как надо колоть орехи, чтобы не ударить себя по пальцам.

Но Пэдди все равно попадал по пальцам, правда, уже не так сильно. В тот раз, когда он здорово саданул по ним, он вскочил, затопал ногами и заорал: «Ой, пропала моя рука! Ой, я себе всю руку разбил!» И все тряс ею, и прыгал, и кружил по двору, а потом разревелся, стал ругаться и обвинять Джима, будто это он, Джим, во всем виноват, а потом убежал домой. Бежать далеко не пришлось, тут же его перехватила мать, и Джим слышал, как он плачется ей, а мать наговаривает ему всякую чушь, чтобы унять боль и успокоить его.

— Нет, я не стукну, — сказал я на сей раз Пэдди. — Она собирается стать такой, как Ава Гарднер. Знаешь? Вся такая разряженная, лежит на тигровых шкурах. А Белли лежит сейчас на линолеуме.

— На каком еще линолеуме?

— В кухне. Упражняется. В гостиной ей не разрешают, вот она и упражняется на линолеуме. Вместо подушки у нее коробка из-под овсянки. А Дэйз ей подыгрывает, говорит всякое, чтобы она упражнялась разговаривать, как Ава Гарднер.

Пэдди положил очищенный им орех — только очистил он его плохо — на голыш размером с хороший баклажан и осторожно зажал двумя пальцами. Потом занес молоток, а Джим следил за каждым его движением, готовый, если понадобится, предупредить несчастье. Пэдди ударил молотком и расколол орех, но не на половинки, не вдоль шва, по которому они сходятся, а ведь Джим столько раз учил его, куда надо тюкать молотком. Орех расплющился, и по пальцам попало, но не очень сильно, вскакивать и орать не пришлось. Пэдди только выпустил молоток, перебросил расплющенный орех в правую руку и затряс левой, пока боль не прошла. Потом переложил орех в левую и принялся выбирать из крошева кусочки ядра.

Джим тоже расколол орех, чтобы съесть с ним за компанию, и тут Пэдди сказал:

— Белли не хочет быть какой-нибудь там не знаменитой и не красавицей. И еще она хочет быть богатой и утонченной. Она говорит, что если каждый день понемножку упражняться, то все у нее получится. Вот Дэйз и помогает — то входит в кухню, то выходит, говорит ей что-нибудь, то за служанку, то за всяких гостей, то за старика-отца, то за бедную сестру или еще за кого, а Белли лежит на линолеуме и отвечает.

— А что ей Дэйз говорит?

— Ну, всякое. Там Ава или еще какая-то актриса сказала матери: «Я не желаю тебя больше видеть», а старушка-мать всего только и пришла к ней попросить, чтоб она вернулась домой. Не то скучно старикам, не то что. Ну и вот, Дэйз входит и говорит: «О, дочь моя, вернись домой. Мы не можем без тебя!» А Белли ей отвечает: «Три года назад ты прогнала меня. Я не желаю тебя больше видеть». Ну и все такое.

— Дай-ка я тебе расколю, — сказал Джим. И он аккуратно расколол орех на половинки, потом разломал их, так что ядро вышло целенькое и чистое. Он протянул его Пэдди, потом расколол еще один для себя.

— Ей сцена нужна, — сказал Пэдди. — Вот она и послала меня спросить, можно ей устроить для себя сцену в гараже.

— В каком гараже?

— Вот в этом. У нас гаража нету, только сарай и тот весь завален хламом. Можно ей сделать сцену в твоем гараже?

— Когда?

— Н-ну, наверно, сейчас. Она в кухне лежит на самой дороге, мама сердится. Обходить надо. А то бывает, мама вдруг станет и слушает, о чем это они говорят. Белли сказала, что не может упражняться, когда мама стоит над душой, да еще недовольная. Так я пойду скажу, что можно?

— Ну да.

Пэдди встал и бегом помчался к себе домой.

В общем-то хорошо, что у тебя такие соседи, но порой кажется, что хуже ничего быть не может, потому что просто нельзя им ни в чем отказать, нельзя даже попросить их ходить пореже и, стало быть, то и дело приходится отрываться от размышлений над всякими разными вещами, ну, скажем, над тем, чего бы изобрести. Правда, сейчас он не прочь был повидать сестер и посмотреть, как Белли упражняется для сцены.