В тени славы предков

— Кто ты и зачем с мечом пришёл к нам? — спросил полоцкий князь.

— Зовут меня Владимир, сын Святославов, и я есть государь Нова Города! Я призываю тебя, князь, сдать мне город и отказаться от дружбы с братом моим Ярополком, что мыслил против меня!

На стенах зароптали, кмети придвинулись к Владимиру.

— Мне надо подумать и совет держать с вятшей господой, — ответил Рогволод. Владимир понимал, что князь тянет время. Впрочем, новость для Рогволода была дивная: о возвращении новгородского князя не ходило даже слухов, и он и впрямь не смог сразу обдумать услышанное и увиденное.

— Либо отвечай, либо готовься к приступу, но тогда пощады не жди! — рявкнул Владимир, понимая, что в детинце просто так не сдадутся. Стрелы, сначала робко, а потом сильней, осыпали князя и кметей. Одна стрела с опасным наконечником-срезнем свистнула около уха, обдав зловещим ветерком, вторая зацепила плечо, прикрытое кольчатой рубахой, не причинив вреда, но разозлив Владимира. Варяжские стрелки, дружно стреляя, прикрыли пятившегося с кметями князя.

— Детинец на щит! Рогволода живым мне! — крикнул на лающем северном языке Владимир.

Варяги умели брать крепости с ходу и посерьёзней детинца в Полоцке. Срубив столетнюю сосну, заострив комель и поставив ствол на катки, покатили его к воротам. На стены бросали арканы и кошки, приставляли наспех, но крепко сделанные лестницы.

Сосновый стенолом гулко бил ворота так, что тряслись ближайшие прясла. Викинги бросились на крепость одновременно с четырёх сторон. Кому-то удалось прорваться на заборола[182], ему помогали, и вскоре у полочан был захвачен один из костров[183], крытый шатровым верхом. И тут с треском проломились ворота, звон железа перекрыло победное «а-а-а!» и варяги ринулись в пролом, вырубив воротную сторожу и вступив в бой с подбегающими и пытающимися им мешать полочанами.

Звонко пел княжеский рог, собирая в строй оставшихся защитников. Небольшая кучка ратных, спрятав в середине Рогволода, секлась насмерть за своего князя прямо около княжеских хором. Трещали щиты, звенело железо, орали раненые. Кальв достал мечом княжича Брячислава, и тот исчез в таявшем строю.

Победители собирали и сваливали в кучу добытые доспехи и оружие. Владимир приказал гнать из детинца жёнок, детей и стариков. Мужиков ещё будут выспрашивать: кто вздымал меч на людей новгородского князя? Будут и судить. Пока их сгоняли в кучу, особо нерасторопных били плашмя оружием.

С полдюжины викингов нырнули в княжеский терем, с шутками и хохотом выволакивали орущих и упирающихся баб, швыряли их с крыльца прямо в руки соратникам. Одну молодую, в атласном голубом саяне, со сбившимся украшенным жемчугом очельем, видать, знатную, трогать не решились, привязали за руки к резному столбу, подпиравшему навес над крыльцом. Раненых Брячислава и Рослава отволокли в сторону от пленённого отца, Рогволод бился в руках двух дюжих викингов, поносно ругал Владимира:

— Шухло! Холопкин сын! Меня в тенёта… княжеского рода! Недостоин ты брата своего, и стол под ним тебе не взять, падло! Тьфу!

Плевок попал на правый яловый сапог новгородского князя. Владимир чувствовал на себе взгляды ратных, ждущих от него ответа за оскорбления, взъярился от этих взглядов ещё больше. Молча вырвал из ножен меч, рубанул сверху вкось Рогволода, почти развалив пополам. Викинги выпустили из рук разваливающееся тело.

На крыльце раздался женский вопль, та самая знатная жёнка сползла вниз прямо по столбу. Очелье вовсе свалилось с неё, полураспустившиеся косы рассыпались по плечам, картинно обведя нежное лицо с большими светлыми глазами. Владимир, которого ещё держала застилавшая глаза ярость, смог оценить красоту жёнки, улыбнувшись хищным оскалом, — для него участь её была решена.

— Не троньте сестру! Рогнеда, прости! — Рослав бросился было к Владимиру, но его сбили с ног. Князь, будто только вспомнив о Рогволожичах, глянул на них ледяными глазами, наказал воинам:

— Этих повесить!

Добрыня не успел остановить племянника, когда он зарубил Рогволода. Поморщившись, отвернулся от вывалившихся княжеских полтей[184]. Не нужно было убивать Рогволода, но теперь оставлять в живых и сыновей его было не след: пока они живы, мира с полочанами не будет.

Визжали холопки, вытащенные из хором Рогволода и теперь насилуемые находниками. Кто потороватее, выносили из терема кованые сундуки, различную лопоть и утварь. Рослава и Брячислава потащили на задний двор. Владимир, отдав приказ, больше не смотрел в сторону княжичей, его взгляд был устремлён на Рогнеду. Княжна, преодолев слабость, выпрямилась, всё ещё привязанная к столбу, выкрикнула, будто вбивая стальной гвоздь:

— Будь ты проклят, рабичич!

Гордая, прямая, прекрасная от ненависти, она всколыхнула в князе животное желание. Знакомый упландец, по имени Скарди, боком вышел из терема, держа за шиворот на весу брыкающегося и кусающегося, будто молодой детёныш дикого пардуса, мальчишку лет девяти-десяти. Скарди, оскалясь, сказал Владимиру:

— Гляди, конунг! Это щенок конунга Рагнвальда, не иначе! Его спрятали в кадушке, а я нашёл.