В тени славы предков

Оставшиеся четыре дня пролетели мгновенно. Беседы за узким застольем, на которых Рогволод намекал на помощь против ятвягов, объезды соседних весей с Рогволожичами, и ни в один из этих дней князь так её и не увидел. Зато ощущалось после того случая с туром, что и кмети смотрят на него как-то по-другому: не с отчуждённым уважением, а с видимой теплотой, и наказы его исполняют без оглядки на воевод.

В вечер перед отъездом решился на то, что раньше бы только напугало: один, без гридней, прошел через чёрное крыльцо в терем Рогволода. По висячему переходу прошёл на половину вдовы. И вот он стоит напротив Рогнеды, чувствуя на своем лице её дыхание. Длинные ресницы чуть прикрыты над большими серыми глазами. Ярополк не мог отвести взгляда и не находил слов. Кровь в голове ударяла толчками.

— Я проститься пришёл, — говорит он, — летом мыслю приехать вновь.

Рогнеда смотрит на князя, бросая в бездну его сердце.

— Давеча говорили: бык тебя чуть не убил на ловах? Князю нужно осторожнее быть, вон как стало…

Вспомнился, видать, её Туры, погинувший в ятвягах. Захотелось прижать, пожалеть её. Только подумал — и уже с силой притянул к себе, неистово ловя губами её поцелуй. Рогнеда упёрлась было в княжескую грудь, но приличия ради.

В дверь стукнула, а затем просунулась сенная боярыня:

— Батюшка идёт, княгиня.

Оба прячут друг от друга стыдливые разрумянившиеся лица, Рогнеда поправляет на плечах бахромчатый плат. Рогволод пригнулся под притолокой, влез в покой, как будто не удивился здесь Ярополку. «Донесли, поди!» — подумал тот и неожиданно для себя твёрдо посмотрел в очи полоцкому князю:

— Пришёл с дочерью твоей проститься, князь. Не суди её.

Иногда крут был в решениях Рогволод, и нарушение гостеприимства не простилось бы даже русскому князю, но Рогволод лишь повёл шеей, выдержав смелый взгляд Ярополка, ответил:

— Коли по чести у вас, то не осужу.

И не ясно было, на что он намекнул. Ярополк, бросив последний взгляд на княгиню, вышел из покоя, едва помнил, как прошёл лестницей в клеть, как толкнул дверь из терема, ныряя в морозные сумерки.

Глава двадцать восьмая

Только отошли от Упсалы на два поприща, как небо долго и надёжно затянулось тучами. Воздух потеплел, наполнился влагой. Снег просел, местами обнажив чёрные дорожные колеи. Часто сани приходилось проталкивать вручную. Словене, никогда не видевшие оттепели посреди зимы, шутили о конце мира, говоря, что раз такое случилось на краю света, то боги явно прогневались.

Поезд еле полз, но и свеи явно не торопились. Оба Олавсона и молодые конунги охотились либо упражнялись с кметями. Вечерами, полулёжа под покровом шатра на овчинах, положенных на прогретую костром землю, что-нибудь обсуждали или просто балагурили. При Олаве-ярле или Добрыне разговаривали сдержанно, не стеснялись только при Волчьем Хвосте или Торгисле.

К концу второй седмицы похолодало, и закружился снег. Протаявшие голызины покрылись лёгким пухом. В этот день на всеобщем совете решили никуда не двигаться, а дождаться, пока дороги не станут проездными. Путники повеселели, вновь разворачивали свёрнутые несколько часов назад шатры. Застучали топоры, срубая дрова для костров. Воздух отяжелел от запаха сытного варева.

В шатре сыновей конунгов, отсмеявшись над очередной байкой, рассказанной Владимиром о своих бабских похождениях, плавно перешли к наболевшему и много обсуждаемому — походам.

— Мы пойдём на Убеглой Рыси, — говорил Кальв, — в драккар вместится пять десятков викингов, к Вальдамару и Олаву — по три дюжины на каждый.

Кальв серьёзен, и дело, о котором он говорит, — серьёзное, не забава. Для молодых воинов, не пустивших первой крови, поход лишь продолжение ратных учений. Они не могут понять то, что не ощутили. Хёвдингу, воеводе ли праздность не позволена, от его решений зависят жизни доверившихся ему кметей.

— Куда идём? — спросил Олав. Его лицо почти не освещает тусклый свет лучины, но по напряжению в голосе чувствуется, что это для него важно. Кальв запыхтел, не отвечая. Они с братом не единожды обсуждали, куда можно идти сотней викингов. Владимиру было всё равно, а Ивар убеждал, что лучше всего пограбить фризов, ибо у них какой-то разброд и защищать их некому.

— Я не хочу идти во Фрисландию, — молвил Олав. — Говорят, в Боргундархольме можно взять хорошую добычу.

Всем ясно: Олав не простил насмешек над своей висой Торкелю и Буи, но мстить людям, которые признались, что не хотели обидеть, не назовут доблестью, и всем ясно, что Трюггвасон решил успокоить гордыню, напав на родовое гнездо хёвдингов. Кальв заелозил, подвинулся поближе к Олаву, собираясь что-то объяснить, взял поставец с лучиной.

— Послушай…

Хрустнули под Кальвом лучины, лежавшие россыпью.

— Осторожнее!

Кальв вскрикнул, неудачно повернул руку, горящая лучина выскользнула из поставца, рассыпавшись по овчине искрами, чья-то нога поспешно их затушила. Кальв выматерился в темноте.

— Растяпа!

— Его мать в бурю рожала, вот в руках и не ладится ничего, — пояснил Ивар.

— Торгисль, сходи за лучинами.

— Ну вас! Не напасёшься.