В тени славы предков

Ярополк стоял на прясле стены, опираясь на забороло, глядя на стан осаждающих. Рядом не было кметей, как обычно бывает, хоть стрелу со стана не добросить. Там, в чужом стане, был его сводный брат Володька, тот самый, которого он некогда презирал горячим юношеским превосходством. Как так случилось, что его, великого князя, продолжателя Ольгиных дел, народ отринул от себя? И тот самый молчаливый Володька с чужеземными полками находников безнаказанно топчет Русскую землю, чего не бывало уже от давних времён. Жестокий, никому не нужный погром древлян со смертью Олега виною в том? Но тогда почему земля позволяет уничтожать его руками другого брата? Может, чают, что Владимир будет лучше? Земле необходимо не только устроение, ей нужен защитник. Великая Ольга допустила печенегов под стены Киева, но они бежали, поджав хвосты, только при одном слухе о приближении Святослава. Ярополк старался в меру сил. Каждый день его был прожит для страны, а не ради праздности, и оттого было обидно так, что хотелось выть по-волчьи. А люди здесь, в Родне, думают, что он бездушен, морит их голодом, не сражаясь и не мирясь. Никому не ведомо, что за червь гложет княжескую душу, и страдание каждого он пропустил через себя, но молчит и держит в себе, а это гораздо тяжелее, чем броситься на вражескую рать. Погибнуть легко, но не положить дуром людей, виновных только в преданности князю, труднее. Вот тот же Живобуд, например, тоже переживает за своих людей, в душе он желает, чтобы Ярополка здесь не было, но из-за преданности и честности никогда об этом не скажет и так же молча умрёт за князя. Через седмицу будет Перунов день. Девять лет назад его отец Святослав вывел войска из Доростола на отчаянную битву с ромеями. В тот день пало много славных воинов, но Святослав не добился ничего. Ярополк не будет губить людей, он закончит всё до наступления праздника, да и не продержаться им до него.

Блуд тяжело поднялся по лестнице на стену, чувствуя какую-то нехорошую мелкую дрожь в ногах. Встав рядом с князем, сам был вынужден опереться на шершавый бревенчатый зубец заборола. Ярополк повернул к нему бледное осунувшееся лицо, голубые глаза горели нездоровым блеском; светлые, потемневшие от грязи волосы спутались и безжизненно лежали на плечах. Степенного великого русского князя было не узнать. Блуд усмехнулся про себя: сам, поди, не лучше. Воевода долго обдумывал в голове речь о том, как тяжело людям, что пора на что-то решаться, готов был привести пример с Доростолом, когда могучий Святослав первый не побрезговал просить мира у ромеев. Но Блуд, связанный с осаждёнными, слившимися и уравнявшимися за эти недели сидения невидимой нитью понимания, догадался, что лишние слова не нужны, и будто прочёл думы Ярополка, потому спросил просто:

— Ты помнишь, как мы познакомились с тобой, князь? Так же стояли на стенах Киева и смотрели на печенежский стан. Ты тогда спросил моего совета, а я ответил тебе.

— Давеча много думал, но Варяжке не мог сказать, а тебе молвлю, — решительно и как-то сурово произнёс Ярополк, прерывая воеводу. — Ради чего я обрёк на голод и смерть этот городок? При чём здесь люди, если это я не смог власть удержать? Всё кончено, и мне нужно признать поражение.

— Я помогу тебе взять мир с Владимиром, — ответил Блуд, с радостью подумав, что так просто вышло.

«Вот и всё!» — с горьким облегчением подумал Ярополк и, как будто благодаря Блуда за поддержку в решении, положил ему ладонь на плечо, несильно сжав.

В кругу нарочитых мужей, обносившихся и угрюмых от отчаяния, решение Ярополка было встречено молчанием. Блуд стоял рядом с князем, сунув пальцы за пояс и готовый едва ли не драться с тем, кто начнёт возражать. Варяжко, почти угадав, что за его спиной Блуд убедил князя к миру, ощерился, собираясь высказаться, но не успел: Ярополк твёрдо обрезал его:

— Я решил окончательно, нравится это кому или нет. Кто попытается отговорить меня, пусть лучше убьёт, ибо слушать советы я устал больше, чем стоны и стенания.

Князь редко говорил так, будто гвозди вбивал, и даже Варяжко остался при своём мнении, лишь посоветовал:

— Если Блуд мир обещал, то пусть сам идёт и договаривается. Тебе выходить не следует, пока Владимир слово не даст о том, что никого в Родене не тронет.

Совет был толковый, к тому же мало кто хотел брать ответственность унизительных переговоров о мире, и Блуда отправили из города одного.

По Красному сразу можно было сказать о плачевном положении в крепости: в изгвазданном летнике, пеший, с бело-серой мирной тряпкой. Ему самому было стыдно, когда сторожа у рогаток внимательно изучала княжеский знак на перстне — вендского сокола.