В тени Нотр-Дама

Она принесла поднос, с красным вином, хлебом и сыром, поставила его молча на стол и снова покинула помещение. Прежде она бросила на меня долгий взгляд, словно я был хорошим другом. Это сбило меня с толку так же, как и ее красота впечатлила меня.

— Широкая рубашка скрывает привлекательность тела Колетты, но изящество лица красноречиво выдает ее, будоража воображение, — слова монаха-призрака удивили меня, и я вопросительно посмотрел на него. — Не бойтесь, я явно не ваш соперник, — продолжил он с тихим смехом, который перешел в сухой кашель. — Очарование женщины не властно над истинными верующими, как и наслаждение плотью. Собственно, также, как сыром и вином, но я не «совершенный»[42] старой школы.

Он наполнил вином оба деревянных бокала и отрезал себе кусок сыра большим ножом, который лежал на подносе. Эта картина разбудила мой голод. Я тоже ел и запивал сыр и ржаной хлеб сладковатым на вкус вином. В это время мой хозяин подложил пару свежих поленьев на изогнутую решетку в камине. Я отчетливо видел в луче света его руку, которая напомнила мне лапу демона: костлявая и морщинистая, как высохшая кожа, покрытая шрамами.

— Вы хотите знать, Арман, почему я послал вас к отцу Фролло? Ответ лежит на поверхности: чтобы шпионить для меня.

— Странный получается шпион — не знает ни своего задания, ни своего заказчика.

— Только так вы могли быть убедительны, вне подозрений и внушить доверие. Вас действительно измучил голод, вы были оборваны, как нищий, отчаянно искали работу. Вам мог, должен был поверить даже очень недоверчивый архидьякон, — рука монаха-призрака вытянулась вперед, лапа со шрамами указала на меня. — Поэтому я выбрал вас.

— Благодарю, — сказал кисло я. — Уже не раз я чуть не лишился своей жизни, выполняя поручение, о котором я вовсе не знал, хочу ли выполнять его.

— Я велел следить за вами, чтобы избежать худшего. Я кивнул:

— Нищему Колену.

— Ему и другим. И сегодня с вами по дороге к Мельничьему мосту были вооруженные тени.

— Ростовщику они не помогли.

— Для этого они, к сожалению, подоспели слишком поздно.

— И кто же, — спросил я медленно, делая ударение на каждый слог, — жнец Нотр-Дама?

— Это я надеялся узнать от вас, Арман.

— У меня нет и малейшего представления. Впрочем, я подозревал вашего мэтра Леонардо.

— Тут вы сделали ложное заключение. Жнеца явно нужно искать не в наших рядах. Скорее, его послал дьявол Нотр-Дама.

— Вы говорите об отце Фролло?

— А о ком же еще?

— А почему вы называете его дьяволом?

— Как вы назовете человека, который молится Сатане и служит злу?

— Чтобы быть искренним, месса, на которой я только что присутствовал, на меня произвела тоже не совсем христианское впечатление.

Я услышал тяжелое дыхание, почти сопение, словно мой собеседник был задет, даже оскорблен. Наконец, он с болью ответил:

— Вам нельзя совершать ошибку, путать власть, которая называется Церковью, с Христианством. Истинные христиане — это мы, мои братья и сестры.

— Это уже многие говорили — те, кто всходили на костер.

— Кто истинно верит, лучше сожжет свои греховные тела, чем обманет свою добрую душу!

— А как вы называете себя, истинно верующие?

— Нам дали разные имена: и альбигойцы, и альбанензы, чаще нас называют катарами, и это стало синонимом для еретиков. Но мы не нуждаемся в особенном имени, мы просто называем себя добрыми людьми.

— Возможно, вас и вам подобных следует лучше называть сумасшедшими, — вырвалось у меня.

— Почему? — спокойно спросил монах-призрак.

— Потому что катары изгнаны, уничтожены кровавым Крестовым походом — двести пятьдесят лет назад.

— Вы говорите правду, Арман, но не совсем. Что вам известно о нашей вере, о нашем движении?

В scriptoriume[43] Сабле я переписывал «Liber Supra Stella», который Сальво Бурсе издал в 1235 году в Пьясенце против всех еретиков. Взволнованный им, я беседовал с монахами о катаризме и узнал немного о сатанинской секте. Они имели свое начало на Балканах, в группе, которую называли богомилами. Лжеучение появилось в южной Франции, возле города Альби, откуда пошло название альбигойцы. Их приверженцы сами обозначали себя как «чистые», «katharoi» по-гречески, отсюда имя катары.

Их вера мне показалась такой сбивчивой, что я не совсем ее понял. Это значит, они не признавали в Боге Создателя этого мира, или они возвеличивали Сатану до существа, равного по могуществу наряду с Богом. Но они были достаточно храбрыми, чтобы назвать себя истинными христианами, и не боялись даже публичных диспутов с людьми Церкви. С помощью своей дьявольской практики катары завоевывали заблудшие души одну за другой.