В тени Нотр-Дама

В раскачку он подошел к огню — либо ослепленный кусающимся дымом, либо стремясь разжечь пламя и избежать извержения дыма. Вдруг он закричал и повернулся, словно танцующий висельник вокруг собственной оси: его одежда была охвачена огнем.

Пламя было ненасытно, теперь оно хотело поглотить даже своего творца. Он бросился на пол, к маленькому возвышению за полыхающим пламенем, и вертелся, воя и визжа. Я не мог помочь ему, я все еще был окружен горячим оловом и не хотел закончить так же, как жалкие создания на площади перед Собором, которые, облитые охладившимся металлом, выглядели, как творения алхимика, напрасно пытавшегося превратить людей в статуи.

Квазимодо догадался, в чем может быть его спасение. Он, все еще лежа на полу, сорвал с тела уже горящее платье. Кусок за куском он разоблачал свое отвратительное, покрытое густыми волосами, кажущимися совершенно произвольно соединенным тело. Когда он запутался в куртке и штанах, то разорвал ткань с грубой силой, пока, наконец, не лежал на полу во всем своем вызывающим жалость уродстве. Но он потушил пламя, которое хотело напитаться им. Глухой, первородный крик, который он издал, мог быть триумфальным криком победителя или вздохом облегчения.

Если безупречная красота привлекает нас, очаровывает и притягивает к себе так, что мы отдаляемся от мира, то ее противоположность — абсолютное безобразие — должно отпугивать нас, наши глаза должны закрываться сами собой. Но это не так. Человек таращится на уродство точно так же, как и на красоту, любуется уродством и болезнью, как полными формами и цветущей жизнью крепко сбитой девушки. Возможно, вид глубокого, словно пропасть, уродства говорит человеку, насколько далеко он стоит от этого существа. Возможно, еще играет роль и любопытство, которое любит приближаться и изучающее рассматривать все неизвестное. Потому так охотно дают соль, чтобы рассмотреть на ярмарке уродцев и карликов, которых выращивают специально для этих целей.

Так же и я уставился на колышущиеся горы плоти прерывисто дышащего горбуна. Медленно он поднялся, и свет большого огня освещал каждый неестественный горб, каждое искривление и грубый нарост — постоянный груз его несчастной жизни. Все это поразило меня не так сильно, как то, что я рассмотрел, когда он повернулся ко мне спиной и посмотрел вниз через перила на Соборную площадь. В центре его ягодицы красовался странный знак. Мои глаза тут же распознали его, даже если мое создание противилось тому. Я уже однажды видел его — как отражение в зеркале на моей собственной ягодице, в подземном убежище Вийона, отца.

Это поразило меня как удар кулака — с такой яростью, что мне пришлось замахать руками, чтобы не упасть с каменного постамента. Как вспыхнувший огонь в костре Квазимодо, я почувствовал себя облегченно. Я понял одно, почему Квазимодо играл такую важную роль в моих снах. Было ли это чистым совпадением, насмешливой иронией судьбы? Или это лежало в основе плана, который я не разобрал, было предреченным ходом в запутанной игре вокруг ананке человечества?

Квазимодо не оставил мне никакого времени для размышлений.

— Они возвращаются! — зарычал он. — Они ползут к королям наверх. Я должен их задержать!

Олово остыло, а оборванцы еще не успокоились. Клопен гнал их пламенными речами и ударами своей плетки, заставляя предпринять следующий штурм среди своих мучительно издохших сотоварищей. Где-то они раздобыли большую лестницу, которую прислонили к Главному порталу, чтобы взобраться на Королевскую галерею. Оттуда дверь вела вовнутрь Собора, как я знал по своим многочисленным познавательным экскурсиям.

Нагой звонарь поспешно поскакал к ближайшей лестнице, и я последовал за ним, после того как я убедился, что охлажденное, застывшее олово больше не представляло собой опасности. Я хотел сказать Квазимодо, что он больше не одинокий подкидыш, что у него есть семья — отец и брат…

Квазимодо оказался быстрее и стоял уже на Королевской галерее, когда я, запыхавшись, прибежал туда. Но он не был достаточно проворен. Первый нападавший перемахнул через перила и стоял напротив звонаря. Большей противоположности не могло и существовать — голый горбун и тяжело вооруженный противник, который был одет в сверкающие доспехи, как рыцарь в битве или на турнире. Ему, должно быть, стоило немало труда поднять по лестнице свой железный панцирь и половину военного арсенала, который висел на нем. В правой руке он держал арбалет.

Звонарь прыгнул к лестнице, когда всклокоченная голова оборванца поднялась над перилами. Галерея лежала на высоте шестидесяти футов, — не считая свободной лестницы. И по всей этой длине была лестница с вооруженными нападавшими, подобными воинственной змее, которая неукоснительно ползла вверх.

Но Квазимодо остановил их. Прежде чем оборванец со всклокоченной головой сумел перебраться через перила, горбун схватил его за плечи и толкнул в глубину. Тот упал с распростертыми руками — как, птица, чьи крылья отказали — в плотную гроздь людей у основания лестницы.