В темном-темном космосе

Кадена замер с открытым ртом и загипнотизированно смотрел, как белеет палец Меллена на спусковом крючке. Потом попытался закричать. Люгер сухо щелкнул. Кадену отбросило к двери, он судорожно дернулся и осел на пол.

– Превосходный выстрел, – похвалил коллегу Сантазье. – Прямо в сердце.

– Я немного тренировался в стрельбе по мишеням, – сказал Меллен. – Главное – надежный захват. И плавный спуск, конечно.

– Конечно, – согласился Сантазье. – Я заметил, тебе даже не понадобилось поддерживать второй рукой.

– На такой дистанции это не нужно. Кроме того, люгер хорошо сбалансирован – подойдет кому угодно.

– Ладно. Не скромничай. Не пора ли проверить пациента?

Вдвоем они приподняли тело Кадены и прислонили к стене.

– Рана уже затянулась! – ахнул Меллен.

– Пульс устойчивый… дыхание в норме.

– Изумительно! – воскликнул доктор Меллен. – Полный успех. Зря он переживал.

– Смотри, открывает глаза.

Веки Кадены затрепетали. Потом он широко открыл глаза.

– Ну, Фрэнк, старина, – задушевно произнес Меллен. – Надеюсь, ты не злишься на нас?

– Это была часть сделки, – напомнил Сантазье.

– С тобой все хорошо. Ты в полном порядке. Ты действительно бессмертен! И теперь, Фрэнк, это доказано.

Тот смотрел на них и не отвечал.

– Ну же, Фрэнк, – не отставал Меллен. – Какой смысл сердиться на нас? Расскажи! Каково это – вечная жизнь?

Струйка слюны сбежала по подбородку Кадены. Его руки беспомощно перебирали воздух, потом неуверенно потянулись к дорожке солнечного света на полу.

– Фрэнк!

Пальцы сомкнулись на желтой полосе, руки подняли пустоту. Кадена посмотрел на пустые руки и заплакал.

– Психическая травма, – вздохнул доктор Сантазье. – Не повезло.

Доктор Меллен поднялся с хмурым видом.

– По-моему, полная идиотия. В результате шока от выстрела…

– Очевидно, что так.

– Он – мученик науки.

– Да. Но теперь у нас на руках идиот. Бессмертный идиот. Что с этим делать?

Доктор Меллен на мгновение задумался. Потом его лицо просветлело.

– Ну, это же очевидно, доктор. Мы начнем поиск противоядия. Чтобы освободить бедного Фрэнка от мучений.

Миссис Дональдсон и ее странные сны

Прикроватные часы показывали семнадцать минут второго. Снаружи царила ночь, она затопила город мглой, и любой случайный огонек подвергался ее хищному натиску. В комнату ночь не пускали ситцевые шторы, ее постоянно контратаковали лампы, но Уолтер Дональдсон не забывал ни на миг: тьма и сон рядом, они только и ждут, когда ты дашь слабину.

Рослый и дородный, обычно он был спокоен, но сегодня жутко нервничал; это проявлялось и в осанке, в походке. По своей фешенебельной спальне он расхаживал полностью одетый, но петля галстука была ослаблена, узел сбился и потерял форму.

Фэй Дональдсон сидела на краю двуспальной кровати. Она была хороша собой, особенно сейчас, с убранными на ночь в конский хвост белокурыми волосами, в стареньком, но вполне годном пеньюаре и полунадетых шлепанцах.

– Уолтер, пожалуйста, перестань ходить.

Муж лишь поморщился в ответ. Сутулясь, он дошел до стенки, повернул обратно.

– Дорогой, это было в последний раз.

– Хочется верить, – вздохнул Дональдсон. – Иначе, Фэй, я не выдержу. Правда, не знаю, как мы будем жить дальше, если это повторится.

– Не повторится, я совершенно уверена, – пообещала жена.

– Спать хочешь? – спросил он.

– Нет, нисколечко, – ответила она.

Но у нее опускались веки, слабело внимание. Сколько раз в последнее время Дональдсон вот так же в страхе наблюдал, как к ней подкрадывается сон, этот предатель, открывающий потайную дверцу врагу.

– Два раза на этой неделе, – напомнил он. – На прошлой – трижды. И до того столько же.

– Уолт, больше такого не будет, – твердо сказала Фэй. – Я абсолютно уверена.

Он пропустил слова жены мимо ушей.

– Снова и снова… Фэй, разве я неврастеник? Разве я узколобый ревнивец? Скажи наконец правду. Объясни, что происходит.

– Уолтер, ты у меня замечательный. Мы уже четыре года вместе, и ты всегда был хорошим мужем. Лучшего и желать нельзя.

– Спасибо. Но разве ты меня не называла узколобым ревнивцем? На той вечеринке, когда Том Хенли к тебе клинья подбивал, а ты была в восторге, помнишь?

– Помню, – кивнула она. – И вовсе я не была в восторге.

– Я тогда сцен не устраивал, – продолжал Дональдсон. – А эти телефонные звонки от старого друга?

– Он горький пьяница – как налижется, так и звонит. Думаешь, приятно его утешать?

– Конечно же нет! Собственно, я о чем? О том, что никогда не задавал вопросов, куда ты ходишь, с кем время проводишь. По вечерам, когда ты из дому выскакивала, разве я хоть словом, хоть жестом…

– Да никогда я по вечерам не выскакивала, – перебила жена. – Ну, может, в кино раза два.

– Я же не в упрек! – Лицо у Дональдсона было суровое, напряженное. – Просто хочу сказать, что ревнивец на моем месте, параноик какой-нибудь, ко всем этим мелочам обязательно придирался бы. А я – ни-ни. Я не узколобый! Что, разве не так?

– Конечно же так. – Фэй уже пошатывалась, сидя с полусмеженными веками.