В свой смертный час

В этом микрорайоне нетронутым сохранился городской пейзаж довоенной поры, когда жилых домов в Москве почти не строили, но чуть ли не в каждом переулке воздвигали школу. В путанице узких улочек, среди стоящих вкривь и вкось древних, латаных-перелатаных, ушедших в землю домов-клоповников высится белая как церковь — новым символом новой эпохи — стандартная школа с огромными трехстворчатыми окнами, расчищенной вокруг нее аккуратной площадкой, строгая, торжественная и пустая в эти дни летних каникул.

Полдень ясный, веселый. Возле школы безлюдье. Только в середине площадки, у старого тополя, ярким пятном выделяется женская фигура: цветастое платье, белый гарнитур — туфельки, сумочка, клипсы, — рыжие от хны волосы.

Я подхожу к Ларисе Павловне, мы знакомимся. Гляжу на нее, и мне начинает казаться, что мы не в Москве, а в приморском курортном городе. Таким солнечным ровным загаром покрыто ее холеное лицо с яркими малахитовыми глазами, ее холеные, голые до плеч руки, такой беззаботной женственностью исполнено каждое ее движение.

Мы двигаемся не спеша к входу в школу. Возле дверей на стене навечно приделана каменная мемориальная плита с золотыми крупными буквами:

В ЭТОЙ ШКОЛЕ УЧИЛСЯ

ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

БОРИС ИВАНОВИЧ

АНДРИЕВСКИЙ

Лариса Павловна смеется.

— Учился! — говорит она с веселым сарказмом. — Следовало бы написать: мучился. Конечно, мы все радостно орали хором: «Последний день — учиться лень. И просим мы учителей не мучить маленьких детей». Но, по-моему, Борис хотел бы повторят эту молитву каждый день…

— Разве он плохо учился?

— О господи! И вы тоже не знаете? Да нас же, его одноклассников, давно уже учителя в школу на разные торжества не зовут: боятся, что мы проболтаемся, каким он был на самом деле. Им же надо на его примере детишек воспитывать. Какой он был примерный ученик, как хорошо учился и все такое. А он для иконы не очень годится. Вот и приходится скрывать, что пришел он к нам в школу, так далеко от его дома, уже в девятый класс, потому что из других школ, которые поближе к дому, его выперли…

— Бузил?

— Нет. Он не хулиганил. Конечно, сидел «на Камчатке», на задней парте. Просто не хотел учиться. Скучал он в школе. Он жить очень хотел. Хотел поступков. Летать хотел. Записался в аэроклуб. Но родители запретили. Вот он и отсиживал «на Камчатке». Вообще жить торопился. Как пришел к нам в класс, чуть ли не на другой день в меня каштаном запустил. Хорошо, что в глаз не попал.

— Зачем запустил каштаном? — удивляюсь я.

— Забыли школьный язык? Это он при всех показал, что я ему нравлюсь, что он, как тогда говорили, ко мне «не ровно дышит».

Она открывает белую сумочку и достает оттуда каштан. На коричневой отшлифованной поверхности его выцарапано «39 г.».

— Вот он — этот каштан, — улыбаясь говорит она. — Вы, может, думаете, что я его нарочно захватила вам показать? Нет. Я его всегда с собой ношу. Много лет.

— Зачем же?

— Не знаю. Так просто. С тех пор как он погиб. Хотя я ведь не верю, что его нет в живых. Знаю, конечно. Но не верю. Недавно я болела. Лежала, думала, и такое зло на него меня взяло: мне кажется, что он где-то живет, и мне хотелось сказать ему что-нибудь нехорошее. У меня это постоянное ощущение, что он где-то здесь все еще. Потому что он мне сказал, когда мы прощались в последний раз: «Ни к тебе, ни к Тане я не вернусь. И не ищите меня». Так у меня и осталось в подсознании, что он жив и просто к нам не хочет вернуться.

— В связи с чем же он это сказал?

Лариса Павловна смеется:

— Бабушка не разрешила остаться ему у меня. Он пришел стать моим мужем…

— Вы его любили? — стараясь скрыть удивление, спрашиваю я.

— Не знаю, любила я его или не любила. До сих пор не знаю. Сейчас я думаю, что скорее всего у нас была детская игра в любовь, проба юношеских сил. Может быть, мне просто по-девчоночьи льстило, что он ко мне «не ровно дышит». Хотя особо лестного тут тоже не было: был он у нас парень не из первых, обыкновенный, середняк. У нас в классе ему трудно было выделиться. Особенный подобрался класс. Может, это я теперь уже идеализирую? Не знаю. Нет, все же особенный был класс. Ребята наизусть цитировали и Шекспира, и Маяковского, и «Горе от ума»… А у Борьки любимый герой был Ваня Курский из кинофильма «Большая жизнь». Он его на каждом шагу цитировал. Нравилось Борису, что тот такой разболтанный, не «образцово-показательный», но когда до дела дойдет, то он себя получше других покажет. Это Борьке близко было — такая жизненная позиция. Такая маска, что ли…

Легкий ветер треплет ее рыжие волосы, она поправляет их привычным жестом и говорит:

— Чего же мы у входа стоим? Идемте, я покажу наш класс.

Мы входим в пустой и гулкий вестибюль. В канцелярии секретарь — юное милое существо, вчерашняя школьница — сообщает нам, что «Мемориальный класс» не заперт, и дает ключ от «Комнаты боевой славы».