В суровый край

На Кай эти слова подействовали ошеломляюще — ее словно ударили по голове. Раскрыв рот, она тупо посмотрела на молодого чиновника и как подкошенная упала на кровать. Яан старался держаться спокойно, с напускным равнодушием глядя на допрашивающего, однако лицо его побледнело.

Он заложил раненую руку за спину — желая то ли спрятать ее, то ли опереться на что-нибудь. Губы его беззвучно шевелились.

Начальник, казалось, был доволен впечатлением, которое произвели его слова. Он обернулся к своим спутникам и заметил, указывая на Яана:

— Посмотрите на его лицо, посмотрите, как он дрожит!.. Мы на верном пути — я сразу догадался.

— Это неправда, я никого не грабил! — собравшись с силами, гневно крикнул молодой бобыль. — И дрожу я не от страха, а оттого, что зло разобрало! Как вы смеете на неповинного человека взваливать такую тяжкую вину… Я буду на вас жаловаться, я этого так не оставлю, я чист, я никого не грабил… Я поклясться могу в этом… Хоть сейчас поклянусь…

Яана все сильнее охватывала ярость, он словно загорался от собственных слов. Голос его оборвался на высокой ноте и перешел в хрип. В глазах Яана горела дикая злоба, злоба загнанного, смертельно раненного зверя.

— Яан Ваппер, — сказал чиновник серьезно и наставительно. — Я от души советую тебе немедленно признать свою вину — это облегчит твою участь. Уверяю тебя — мне все известно: твои арестованные приятели во всем признались.

— Это неправда! — хрипло крикнул Яан. — Нет у меня приятелей, и никогда я не крал. Оставьте меня в покое, я честный человек, на меня никто никогда не указывал пальцем…

— Ах, вот как, сынок! — вмешался Андрес. Ему давно уже хотелось заговорить, но он сдерживался из уважения к начальству. — Ах, ты, значит, честный, ничем не запятнанный человек, однако завел горячую дружбу с известными мошенниками — Каарелем Холостильщиком и Юханом Мельбергом…

Он хотел продолжать, но помощник уездного начальника взглядом остановил его: одно лишнее слово несведущего человека могло испортить все дело.

— Яан Ваппер, — вновь обратился он к допрашиваемому, — напрасно ты отпираешься. В ночь на позапрошлое воскресенье тебя видели далеко от дома, у меня есть на то свидетели. Что ты на это скажешь?

— Я был дома!

— А ты, Кай Ваппер? Скажи правду! Ответь еще раз, где был твой сын в ту ночь?

Женщина уже успела прийти в себя. Решительность, с которой защищал себя Яан, как видно, разогрела кровь в ее жилах. Она сказала:

— Ваше благородие, если мой сын говорит, что был дома, значит, он был дома. Яан не врет.

Андрес и урядник зло усмехнулись.

— Я тебя спрашиваю, был твой сын дома или нет? — повторил внушительно начальник.

— Он был дома.

Когда допрос был занесен в протокол, начальник приказал приступить к обыску.

Весь жалкий скарб, весь хлам, который находился в лачуге, чулане, хлеву и на чердаке, разворотили и тщательно осмотрели. Перебрали даже прокопченную кровельную солому. Заглянули в картофельные ямы. Особенно большое усердие проявил при обыске волостной старшина. Он умудрялся находить все новые закоулки и щели, на которые и указывал чиновникам. Но, к его великому изумлению, ничего подозрительного обнаружить не удалось. Это казалось просто чудом. Лицо Андреса все больше вытягивалось, в выпученных глазах отражалась досада.

Обыск окончился ничем — ни в одежде бобылей, ни в их лачуге не нашли ни денег, ни чего-либо другого.

Несмотря на это, помощник уездного начальника, как видно, решил, что у него имеется достаточно улик против юноши; он объявил Яана Ваппера арестованным и велел отвести его в волостное правление.

Пока тянулся обыск, на Яана нашло какое-то холодное отупение. Приказ чиновника он встретил с безмолвным спокойствием. А несчастная мать принялась голосить. Когда в сопровождении урядника и десятского сын пошел из избы, Кай схватила его за руки и с отчаянными рыданиями стала тащить к себе.

— Тебя ведут в тюрьму! — вопила она. — Что будет с нами, несчастными, — со мной, с детьми! Ваше благородие, не сажайте моего сына в тюрьму, он наш кормилец! У нас нет ни крошки хлеба, ни копейки денег, мы с голоду помрем…

Теперь и у сына показались на глазах слезы. Он обнял узкие, острые плечи матери и, стараясь утешить ее, стал гладить по волосам и по лицу.

— Успокойся, — сказал он. — Я скоро вернусь. Не говори детям, что меня арестовали…

Они вышли из лачуги и повернули на улицу, ведущую к волостному правлению, а Кай все еще продолжала ковылять за ними, плача и умоляя отпустить сына, словно все еще надеялась, что их только испытывают и что сына ее освободят. Только после того, как чиновник прикрикнул на нее, она отстала. Воротившись домой, Кай села на пороге и горько заплакала.

Там, где проводили арестованного, люди выбегали из домов и лачуг и останавливались в воротах, с любопытством тараща глаза.

— Кого это редут?

— Гляди-ка, вельяотский Яан!

— Что он наделал?

— Да украл, наверное, что ж еще… На что он жил-то всю зиму? Надо ведь мать кормить, сестру с братом, да и болезни в доме не переводились…

— Это верно, до точки дошел. Все давно продал — и корову, и овец, и поросенка…

— Чей же это он амбар очистил?