В среду пошел снег

Отвернувшись, Анатолий Федорович рванулся к двери, споткнулся о сломанный стул и

чуть было не упал, но, удержав равновесие, схватился за дверную ручку и, левой рукой

отодвинув собачку замка, что было сил потянул дверь на себя...

...и остановился, услышав за спиной низкое мяуканье. Электрическим разрядом пробило

его, и, втянув голову в плечи, медленно повернулся он и увидел толстого одноухого кота, ожесточенно рывшего лапами в куче мусора. Лениво и надменно глядя на Карьерова

болотными глазами, кот аккуратно сел, обнял себя хвостом и требовательно мяукнул.

-Я же не хотел! - взвизгнул Карьеров так громко, что наверняка услышали его и на улице, -

я же не мог! Я забыл все, Господи!

- Говори, - промурлыкал кот и медленно кивнул.

Остекленевшими глазами глядя на кота, Карьеров говорил. Каждое слово было гвоздем в

крышке его гроба. Каждый звук рубцевал его сердце. Он говорил громко, отчетливо

выплевывая из себя фразы, а Апоп, чудовищный египетский демон истины, слушал его,

мурлыкая вполголоса.

Анатолий Федорович рассказал коту о том страшном вечере с полгода тому, когда

полупьяным вернулся он из командировки и застал жену в объятиях друга. Как,

помутившись рассудком, сквозь вату выслушивая вялые реплики Манна и мышиный писк

жены, прошел он на балкон, взял топор и резво обрушил его сначала на голову друга, а

потом уж изрубил вопящую жену. Как до утра почти пилил он непослушные коченеющие

тела в ванной, отделял мясо от костей и упаковывал его в целлофан, надписывая каждый

пакет. Как рано утром, сгибаясь под тяжестью ужасной ноши, он крался, аки тать, на

детскую площадку неподалеку от заброшенного пятиэтажного дома, которую давно

должны были снести, и закапывал под горкой кости вместе с памятью. Как на обратном

пути, уже не совсем понимая, что сотворил, встретился он с простоволосой старухой, и

она вручила ему Новый Завет в яркой обложке и яростно просила прочитать, прочитать

дома. Как позже, тем же днем, зашел он к соседу сверху, полувменяемому старику-

географу, отнес ему диффенбахию в горшке и сказал, что уезжает с женой в отпуск на

полгода в Пермь, а оттуда, глядишь, и в Краков, и попросил собирать почту и

приглядывать за вазоном. Как ночью пожарил он себе оладьи и сдобрил их свежим еще

мясом супруги с твердым намерением съесть ее и любовника. Как утром следующего дня

проснувшись, он в магазине, что прямо под домом, купил консервов и круп на всю почти

зарплату, подмигнул продавщице и объяснил, что, дескать, не помешает, ведь времена

сейчас лихие. Как, вернувшись домой, снова увидел жену веселой и здоровой, щебечущей

на кухне и помнил только, что выходить из дома нет надобности и кушать нужно много и

сытно. Как он ел и ел, и ел, не обращая внимания на запах, на червей в мясе, появившихся

после отключения электричества… А иногда, вдруг, в порыве диком, звонил соседу-

географу и рассказывал ему увлекательные истории о жизни в Перми и обещался

вскорости вернуться и показать фотографии Кракова. Как скребся в его душе грех, рос,

гнил и разлагал его нутро, как, наконец, гной заполонил его и утопил…

- Это ты хорошо рассказываешь, душевно, - мяукнул Апоп, - покаянно. Он лапкой указал

на яму, вырытую им в мусоре. Ложись и жди. Ручки сложи аккуратно, укройся чем-

нибудь, ну вот, хоть книгами, тут большей частью стихи, и жди. Глаза ты, конечно, зря не

съел - теперь уже поздно. Будешь на том свете ответ держать перед покойником. Так

бы… отрыгнул и отдал ему, что ль… Как сдохнешь, я сердце взвешу, не сейчас.

Пожав плечами, демон встал, отряхнулся, распушив хвост, и побрел во тьму коридора.

Анатолий Петрович проводил его взглядом, сделал несколько шагов и упал в могильную

яму, вырытую котом. Было ему тепло и покойно проваливаться в Гумилева и Гаршина,

растворяться среди Теннисона и Байрона. Они поглотили его. Обрушилась тишина,

нарушаемая лишь сонным хоралом воспевающих вечную жизнь мух…

В бесконечной тьме преисподней пребывающий во мраке змей Апоп сухим холодным

жалом облизнул губы в предвкушении трапезы.

Aftermath

Хомову уволили с работы в субботу, 20 апреля. Этот день остался в истории

человечества благодаря одному весьма значительному событию, однако

Хомовой было не до истории. Стоя перед директором морга, она испытывала

жгучее желание оказаться в своей постели, сонной, распаренной, с ватой в

ушах. Все происходящее казалось ей ночным кошмаром, спастись от которого

можно было лишь проснувшись.

- Вы, Хомова, уволены, - басил тем временем директор, глядя на нее поверх

очков. - У вас, Хомова, опасные тенденции. Вы, Хомова, радикал. Вас к

кадаврам на полверсты подпускать нельзя. Вы, Хомова, просто диверсант

какой-то! Лет тридцать назад вас бы за такое…

- Матвей Сергеич, - икнула Хомова, - я же не нарочно… В порядке

эксперимента. По методу Шигеева!

Директор посмотрел на нее так, будто Хомова только что опорожнила

кишечник прямо ему на макушку.

-Хомова, идите вон! Или вы напишете заявление по собственному желанию,

или я вас выпру отсюда на законных основаниях. И можете подавать на меня в

суд. Видеть вас на территории я не хочу ни минуты больше!